Тюрьма «в женском роде»

Говорят, эта книга впервые в русской, если не в мировой литературе рассказывает о женской «хате». Ну, то есть о жизни в «бабской» камере. Известные персонажи нашей скандальной современности, в принципе, могли бы написать об этом из первых, что называется, рук, да вот не пишут, а свято место, как известно, пусто не бывает.

Тем временем, автор романа «Гормон ярости» - личность отнюдь не скандальная, и даже не сидела. Это в мужской прозе, знаете, сие обязательно, поскольку неубедительно в описательном смысле выходит. А здесь - родилась в Ленинграде, училась во французской гимназии и философском лицее, получила неполное высшее образование по специальности «Тележурналистика» в СПбГУКИТ, окончила журфак СПбГУ, кафедру периодической печати…

И тем не менее, дебютный роман «Гормон радости» Марии Панкевич вошёл в лонг-лист премии «Национальный бестселлер-2015», что, конечно же, не отменяет ни его «краткой» успешности, ни разговора о нем как явлении в современной литературе.

В принципе, если сильно напрячься и вспомнить перестроечную прозу Валерии Нарбиковой, после собраться с духом и заглянуть в чернушную пропасть Софьи Купряшиной, и потом уж вовсе расслабиться и полистать на досуге книжки замечательной Анны Козловой, то в результате можно сложить пазл и заполнить жанровые клетки с обложки романа Панкевич.

Но у Нарбиковой, вспомним, сплошная метафизика и футуризм; Козлова, все-таки, больше про суку-любовь и арабские эмираты, а Купряшина тяготеет и к тому, и к другому, но больше в коммунальном изводе нашей жизни. А тут - про тюрьму, по крайней мере, в двух первых разделах книги. И не просто про тюрьму, а сначала про подготовку к ней, когда героиня романа пьет и курит все подряд, ворует деликатесы под заказ для ресторанчиков и отбирает мобильники у школяров. После про суд, на котором она «хотела пояснить судье, что сексуальных контактов между ними не было, и благодетель всего лишь мастурбировал на нее, обнаженную, правда, практически каждый вечер».  И потом уж про следственный изолятор. «Лампы гаснут, но ночник остается. В углу без звука работает телевизор. Скребутся мыши. На освещенный телевизором проход между двумя шконками выбегает маленькая крыса. «Наша крыска пришла!» – чуть слышно говорит старшая и кормит ее сыром». Ну, или про женскую пресс-хату, где «измываются так, что юные девушки за одну ночь превращаются в старух. Обливают кипятком, засовывают швабры в задний проход и разрывают внутренние органы, заставляют мыть деревянный пол сиськами».

Интересно, что все истории, рассказанные в «тюремных» главах романа, в конце слипаются в такой плотный, мягко говоря, нарративный ком, что кажется, будто это все о ней – героине, но, слава Богу, не авторе. Нет, у нее самой, героини то есть, тоже немало косяков в этой жизни, но ведь ей же принадлежат и наиболее лирические, пафосные места в романе. Не только такие, конечно, где «они сидели дома вдвоем, выпивали и беседовали». Хотя, если честно, эта история тоже хороша, в ней, как всегда, «пили много, громко играла музыка». Ну, а потом… «Потом почему-то приехала милиция и стала ломать двери. Наташкин ухарь взял большой нож, вышел из квартиры на лестничную площадку и убил двух милиционеров. Арестовало его прибывшее подкрепление.

Через пару дней звонит Наташе ее отец и спрашивает:

– Как дела, доча?

– Хорошо! – отвечает Наташка.

– А твой как?

– Нормально.

– Работает?

– Да.

– А кем он работает, кстати?

Наташа задумалась. Пауза затягивалась, и она произнесла первое слово, которое почему-то пришло ей в голову:

– Фрезеровщиком.

Папа помолчал в трубку и заметил:

– Да, видели мы с мамой по телевизору, как он ментов фрезерует...»

И неудивительно, что в романе немало «рабочих» пассажей о том, что «это чудовищная несправедливость, людей эта система не исправляет, а калечит, даже самых конченых. Женская тюрьма – это ад, и я в этом аду. Только чувство юмора и спасает, а так я уже придумала миллион способов удавиться». А также хватает прочего чеховского тактильного Сахалина: «К вещам в тюрьме начинаешь относиться совершенно иначе. Если они приходят с воли в передачах – они пахнут так вкусно, воздухом и духами, а не дерьмом и куревом. Самая простая вещь кажется очень красивой. Их перебираешь, когда совсем грустно».

Кстати, если первая и вторая часть книги – о тюрьме (во второй заключенная переписывается с любимым, жирующим на воле), то третья – бесшабашная и безбашенная - о свободе. То бишь, о воле, если уж сверяться с «тюрьмой». Но какова эта воля? Девушка работает в web-студии и «восхищается» абсурдом своей работы: «Я сижу на диване с резиновым хреном под боком в заснеженном Питере, а кто-то в солнечной Калифорнии платит бабки, чтобы на это посмотреть». И как бы ни выделывалась героиня, ежедневно меняющая ухажеров, приходящая накуренная на очередное собеседование и лишенная, как оказалось, того самого гормона радости, но жизнь все равно складывается по Солженицыну. Не жить не по лжи, нет! (Тут хотя бы день трезвой продержаться, а вы говорите). А в том смысле, что есть малая и большая зона, где последняя – все, что нас окружает. Но и тут, пардон за оксюморон, всюду жизнь! Собачья, как водится, но это уж кто на что учился. Даже по специальности «Тележурналистика» в СПбГУКИТ.

 

 Мария Панкевич. Гормон радости. – СПб.: Лимбус Пресс, 2015. – 270 с.