Александр Ширвиндт: «Пить не дают, курить не разрешают»

– Понимаешь, сейчас пишут все. Мемуары стали необыкновенно модным литературным жанром. Половина этих вспоминателей или совсем неграмотные, или очень плохо справляются с запятыми. Они нанимают в лучшем случае каких-то грамотных редакторов, а в худшем – что-то такое сами бубнят. Я тешу себя мыслью, что знаю про запятые и довольно грамотный человек, причём очень старый, степень накопления воспоминаний уже зашкаливает. Поэтому пишу сам. Но слово «пишу» – условно. В этой книге мы специально ещё публикуем записки – стикеры, где я пишу от руки. Но разобрать, что я там написал, не может никто, включая и меня. Приходится обращаться к редакторам, которые разбирали мои записи, потом что-то переспрашивали, уточняли. Вот так и получилась эта работа. – Я всегда скептически относился к цифрам, которые прикладываются к биографии, которые обозначают летоисчисление. Но… Если доживём, тьфу-тьфу-тьфу, то через три месяца мне исполнится 88 лет. И вот я подумал: если эти цифры положить горизонтально, то получается бесконечность. Писатель я довольно подозрительный. Ведь все мои книги – это ироническая исповедь, где нет какой-то фабулы, сюжета, интриги. Приходится хвататься за иронию и за грусть. Эти две цифры, положенные горизонтально, мне дают не только смехотворность, но и грустное ощущение. Что-то просрал в своей жизни, а что-то, наоборот, недосрал. И так далее. Когда началась пандемия, всех закрыли, особенно стариков. И я оказался взаперти. Дома пить не дают, курить не разрешают, рыбачить негде. И я вынужден был как-то убивать время, вот и пришло в голову: а не набросать ли ещё чего-нибудь. – Вранье у меня в книге – это вещь условная. Ведь есть вранье врождённое, есть ситуационное, когда хочешь сказать правду, но не можешь или боишься, или не знаешь её. А есть вранье – по склерозу. Допустим, Лёвочка Дуров признавался мне, что должен много денег. Поскольку ездил с творческими вечерами по стране, рассказывал байки – свои, чужие, в том числе из моей жизни. Но выдавал их, как будто сам в этом участвовал. Миша Задорнов тоже поначалу грешил этим – полувраньём, полуворовством. Как-то мы летели компанией в Кельн. Жванецкий поворачивается ко мне: «Вот что я тебе расскажу…» А потом мы посмотрели на Задорнова и замолчали – сворует ведь. После этого случая Задорнов на своих вечерах стал ссылаться уже на имена тех, кому эта байка принадлежит. – Понимаешь, правда должна быть аргументирована, это предполагает время осмысления, время реакции. А когда правда в чехарде – в компьютерах, айфонах и так далее, – то серьёзная правда куда-то улетучивается. Моментальная реакция – это не всегда истина. Если говорить о правде в книгах: с одной стороны, её хочется сказать, с другой – не скажешь ведь про себя: я подлец! Уже клеймо. А если не клеймо, то уже попахивает кокетством. – Туда я так и не добежал, а сейчас уже поздно – дойти со своей палкой… А если там ещё лестница, не дай бог! Лично я всегда был ближе не к союзам, а к домам – Дом актёра, Дом журналистов, Дом архитекторов, Дом кино и так далее. Вот там мы могли в капустниках, на вечерах выпустить пар, келейно проводить свой досуг. Сегодня… Ну, я знаю, что председатель Союза театральных деятелей Александр Калягин до сих пор выделяет артистам путёвки в дома отдыха, устраивает на лечение, организовывает театральные премии. Союз кинематографистов помогает пожилым артистам деньгами. – Я же сто лет уже преподаю в театральном училище имени Щукина. Конечно, окольными путями я слышал: хочу быть, как вы. Но опасно лепить из учеников себя. Например, был ранний «Современник», замечательный коллектив. Но тогда на сцену выходило двадцать пять Ефремовых – по мимике, интонациям, жестам. Олег Ефремов им показывал, они повторяли. Было мило, талантливо, но… Так нельзя. – Профессия – это понятие круглосуточное. А смелость – это реакция, поступок. Но плохо, когда это становится необоснованной заданностью профессии. Во всяком существовании очень опасна монотонность, должен быть опять же баланс света и тени, иначе маниакальность становится профессией. Конечно, есть смелые люди, и это хорошо. (Олег Перанов, Telegra.ph, 29.03.22)