Лев, подходящие вакансии

1862 год оказался во многом переломным в жизни Толстого. При педагогике его стали видеть все меньше, зато снова потянуло к перу. Как он пишет, «в 1862 году была «Поликушка», и закончил, наконец, «Казаков», коим уделено 10 лет труда». Появление этой повести вызвало со всех сторон отклики, так как стало явлением в истории русской литературы. Третий по величине литературный журнал поместил статью и отклик на нее. В сентябре Николай уговорил брата закрыть школу после того, как Лев женился на молоденькой восемнадцатилетней девушке Софье Андреевне Берс. Но в письме к Фету осенью 1863 года он признавался, что сожалеет о сделанном решении!

Рвение к писательству его было как никогда сильно, сопровождалось постоянным обдумыванием того, что потом выйдет из-под пера. Правда отразилась романом-эпопеей. Как возник и развивался этот старший во многих смыслах роман, Толстой сам описывал в одном из черновых предисловий. В 1856 году он начал писать повесть на популярную тему, в которой герой-декабрист и его супруга возвращались к себе домой. От настоящего времени он переходит к 1825 году, к эпохе несчастий и заблуждений своего героя, а вот почему он потом оставил начатое? Где остался в 1825 году его герой, который был уже возмужалым семейным человеком?

Сам Лев Николаевич хотел понять его, для чего перенесся во время его молодости, которая совпадала со славной для России эпохи 1812 года: «Я в другой раз бросил начатое и начал писать со времен 1812 г., которого еще запах и звук слышны и милы нам, но которое теперь настолько удалено от нас, что мы можем думать о нем спокойно. Но и в третий раз во мне проснулся Платон, и я оставил начатое (я сделал это по чувству, похожему на застенчивость). Мне совестно было, не описав, как нас лишили зубов, нашего срама, писать о нашем торжестве: «Ну так возвратись от 1856 года к 1805, 1807, 1812, 1825, да только менять придется замысел: описать множество героев…» Вот так мой внутренний Платон контролировал меня в течение почти семи лет при работе над моим главным в жизни произведением… Я не знал еще такого непрестанного и исключительного труда… и те годы действительно были таковы».

За 11 месяцев работы он отказался от романа с завязкой, которая развивалась посредством различных событий, а в счастливой или несчастливой концовке весь интерес к повествованию исчезал. Дежурил исторический поток. Этот поток не являлся фоном, на котором развивались судьбы героев, как было, например, у того же Вальтера Скотта, он сам являлся стержнем, движущейся пружиной, от него зависели мотивы поступков и поведение персонажей, а не от воздействия друг на друга, а исторические процесс очень часто прямо или косвенно влияли на них.

История так глубоко ворвалась в обыденную жизнь персонажей, что одно невозможно отделить от другого. Это делало эпопею «Войну и мир» гораздо более историчней, чем исторические романы, написанные до нее. Однако Толстой не ограничивает себя рамками литературного произведения. Во многих местах он выступает из-за спин своих героев и прямо начинает диалог с читателем.

После объяснения причин и истинного характера того или иного исторического события он спорит с историками и философами, высказывает свои мнения и теории: «Я стремлюсь собрать вокруг себя мыслящих людей, особливо делал это в четвертом томе». Записка эта еще более увеличила успех романа. Число восторженных откликов увеличивалось постепенно: в «Русском вестнике» роман печатался частями.

…2 издания 1868-1869 годов разбирали с таким интересом, какое не видели еще в то время.

В 1873 году вышло третье издание, в котором сохранился весь прежний смысл романа, но что-то все-таки было изменено. В это время количество критических статей уже исчислялось сотнями. Бумага от Гончарова: «В моем понимании это явление стоит ниже, чем у критика Страхова». Он писал о русской литературе, о том, что она с появлением толстовской эпопеи стала первой в Европе. Рескрипт Страхова: «Константин озарил! Повелеваю с 1868 года, то есть с появления «Войны и мира», смотреть на русскую литературу с другим видом, ибо она приобрела иной смысл. Граф Толстой занял первое место по этому ранжиру, место чрезвычайно высокое от всех, первое в месте остальной литературы. Пребываю обладателем сокровища. Великой».

Составив список плодов творчества в следующее четырехлетие после выхода «Войны и мира», восхититься тут особенно нечем. Одно время по нутру Толстому оказалась мысль написать исторический роман о времени Петра Первого, но дальше изысканий и набросков дело не пошло. Подписав себе приговор в мире литературы, он вернулся к педагогике.

Еще в 1868 году Толстой не понимал, как можно иметь начальную школу, но не иметь для нее годного учебника, какой-нибудь «Азбуки»?

С помощью этой книжки сын должен был не только научиться читать, но и получить из нее первые поэтические представления о жизни. Поэтому «Азбука» должна была включать в себя и просто упражнения для чтения, и небольшие рассказы на самую разную тему – по истории, физике, географии, литературе, причем дети не должны были, подобно заговорщикам над преодолением сложных препятствий для своих замыслов, корпеть над сложными предложениями, чтобы проникнуть в тайны открывающейся им науки. Он поставил перед собой интересную, но сложную задачу. По признанию Толстого в одном из писем, работа над языком проходила ужасно. Как можно было не забывать одновременно и о простоте, и о краткости, и о красоте, а самое главное о ясности?

Первое издание «Азбуки» вышло в 1872 году, но не имело никакого успеха. Толстой был чрезвычайно огорчен этим и в 1874-1875 годах взялся за переработку книги. В 1875 году вышли «Новая азбука» и как приложения на оба издания 4 «Русские книги для чтения». Среди других рассказов можно вспомнить только такие шедевры, как «Три медведя», «Филипок», «Липунюшка», «Лев и собачка», «Акула», «Кавказский пленник», сразу ставшие классикой детской литературы. Только при жизни Толстого «Новая азбука» и «Книги для чтения» переиздавались огромным тиражом каждая более, чем по 20 раз, а рассказы «Павел», «Булька», «Бог правду любит» «ново-изданными» отдельными книжками для полного «понимания о жизни нашего будущего поколения».

Когда все это вышло в свет, «будущее поколение» получило возможность качественно обучиться грамоте. «В годы работы над «Новой азбукой», – весной 1873 года, – неожиданно для себя Толстой начал новый большой роман – «Анну Каренину». Образцом для него, по признанию самого Толстого, был «Евгений Онегин», а решился он на него после того, как прочитал отрывок Пушкина «Гости съезжались на дачу». В письмах Страхову Толстой признавался этому. Он невольно, нечаянно, сам не зная зачем, задумал лица и события и начал писать, потом, по своему обыкновению, передумал, но, видя, каким насыщенным и красивым выходит роман, продолжил. У Пушкина Толстой взял и форму спокойно рассказывать обо всем, не замыкаясь на какой-то одной отрасли или иерархической ступени, и для него легко Павел из аристократов мог превратиться в какого-нибудь прощелыгу Пашку с пыльных городских задворок… Через каждое письмо мы видим эти размышления о широкой, свободной форме повествования».

Роман этот – именно роман, первый в моей жизни, очень взял меня за душу, я им увлечен весь. Толстой решил печатать рукопись по главам, еще до того, пока это творение будет выполнено полностью. Первые части его появились в первом номере «Русского вестника» за семьдесят пятый год. Ценность этого романа была невероятной. «Будь то 1 или 15 глава, всегда все общество вставало на дыбы, и мы нескончаемо вели толки, пересуды, восторгались и спорили, будто все написанное касалось всех нас очень близко. Все как заговорщики таили дыхание в ожидании продолжения. Толстой, однако, не куплялся на это и часто объявлял перерывы в написании романа. Будто Платон говорил или писал, легко и с подъемом начиналась книга, а потом была весьма сложна. Павел объяснял: «По мистике ли?» — «По воле самого Толстого, который изъявил же желание поместить в 1877 году в «Русском вестнике» седьмую главу книги, а вот уже сегодня, в 1878 году, читаем «Анну Каренину» полностью и в отдельном издании, — говорит Пашка.