Абдурахман Авторханов: судьба историка
Абдурахман Авторханов: судьба историка (часть I)
Абдурахман Геназович Авторханов был самым квалифицированным специалистом по истории Коммунистической партии и одним из самых ярких представителей «второй» волны эмиграции. Судьба мальчика из чеченского аула сложилась так, что сначала он стал незаурядным представителем партийной номенклатуры ВКП(б), а затем — ее непримиримым врагом и обличителем сталинского режима, который, с точки зрения Авторханова, имел абсолютно криминальное происхождение и содержание.
Никто так не понимал сокровенного смысла и не чувствовал подоплеку большевистских решений как Авторханов. Его не обманывал никакой декорум сталинской власти — покаянные статьи про «головокружение от успехов», фальшивые обращения к «братьям и сестрам», имперский фасад, маскировавший бесчисленные колхозы, спецпоселки и концлагеря, сусальное золото на куполах открытых церквей, переименование командиров Красной армии в советских офицеров и прочая псевдодержавная мишура. Авторханов прекрасно знал подлинную цену чудовищному спектаклю, который разыгрывали большевики под названием социалистического строительства на огромной сцене в одну шестую часть суши. Его статьи и книги по истории Коммунистической партии интересны и актуальны до сих пор, но, к сожалению, история России последних десятилетий — это история непрочитанных книг.
Абдурахман Авторханов родился 23 октября 1908 года [по другой версии — 1910] в ауле Лаха Неври (Нижний Наур) Грозненского округа Терской области в семье плотника. Воспитывался дедушкой и бабушкой. В родном ауле учился до пятого класса в русской школе, затем в арабской школе и медресе, откуда в 1923 году был исключен за чтение светской литературы. По воспоминаниям Авторханова, «зубрежка Корана и изучение чудесной в своей логической последовательности и в богатстве словообразования арабской грамматики были одновременно для меня и умственной гимнастикой, и сравнительным введением в изучение русской грамматики». Отец рассердился на провинившегося сына и Абдурахман — вместе с братом Мамудом — бежал из дома в Грозный. Старший Мамуд поступил в 82-й кавалерийский полк и Абдурахман в качестве «сына полка» поселился в казармах части, где служил брат. Мамуд, желая устроить подростка в детский дом, при оформлении документов в отделе образования выдал его за сироту, назвав тут же придуманного покойного отца Авторханом, от имени которого образовалась и фамилия.
В июле 1923 года Абдурахман был зачислен в старшую группу детдома, вскоре переведенного из Грозного в Асланбековск. В следующем году он окончил семиклассную школу второй ступени. Интересно, что в юности Авторханов отлично танцевал лезгинку; в частности его хвалили Семен Буденный и Клим Ворошилов, посетившие школу во время своего приезда в Грозный. В выпускном классе Авторханов увлекался математикой, однако после разговора с представителем Чеченского оргбюро Коммунистической партии, набиравшем слушателей в областную советскую партийную школу, вместе с одноклассниками предпочел продолжать образование в этом учебном заведении. «Нас как бы зачисляли в сословие новых “партийных дворян”», — признавался историк в эмиграции.
В 1924–1926 годах во время учебы в совпартшколе Авторханов увлеченно следил за внутрипартийной дискуссией: «Лев Троцкий всех пленял красноречием, Сталин — простотой аргументации, Бухарин отталкивал вычурной манерой теоретизирования». В 1926 или в 1927 году Авторханов вступил в ряды Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), а после окончания совпартшколы работал помощником редактора газеты «Серло» и учился на Грозненском рабфаке. Осенью 1927 года на II курсе Авторханов принял предложение продолжить образование на подготовительном отделении Института красной профессуры в Москве. Этот Институт был специальным высшим учебным заведением ЦК, открытым в 1920-е годы для подготовки партийных кадров и специалистов, которые бы работали в области идеологии и преподавали общественные дисциплины в советских вузах. В силу своего положения студенты Института оказывались в центре столичной общественно-политической жизни и внутрипартийных дискуссий.
В столице Авторханов впервые в жизни столкнулся с произволом органов госбезопасности. Ожидая на улице Троцкого, чтобы получить у него автограф, Абдурахман по недоразумению был арестован и обвинен чекистами в подготовке покушения на лидера оппозиции. Несколько дней он провел в камерах внутренней тюрьмы на Лубянке и в Бутырской тюрьме, где встретил заключенных, представлявших весь российский политический спектр («Институт белой профессуры») — от социалистов до участников Белого движения и монархистов. Познакомившись с их взглядами на революцию, советскую власть и перспективы СССР, историк вспоминал: «Внутренне “старый мир” остался верен тем политическим традициям, воспользовавшись которыми, большевики и загубили его: прямо-таки болезненной страсти взаиморазоблачения. По вечерам до поздней ночи камера дискутировала один и тот же вопрос: “Кто виноват в гибели России?” <…> Меня поразила и другая сторона дела: оппоненты, непримиримые и беспощадные по существу споров, по форме оставались сдержанными, даже вежливыми, — это так контрастировало с дискуссиями на большевистских сборищах». В результате общения с сокамерниками Авторханов впервые познакомился с критикой партийных догм, считавшихся незыблемыми. Сильное впечатление на Авторханова произвело пророчество польского еврея, сидевшего в Бутырках за контрабанду. Во время очередной дискуссии о происхождении и причинах болезни Ленина сиделец заявил сокамерникам: «Если Ленин действительно был таким, каким вы его рисуете, то тогда ваша великая Россия — мишура, и ее следующий правитель может оказаться чистокровным уголовником». Через две недели Авторханова освободили.
7 ноября 1927 года у здания Моссовета Авторханов слушал речь Троцкого и вспоминал о ней так: «Его красноречие увлекало, но он не овладевал массой, ибо его слушали люди, которые давно разочаровались в идеалах революции». 28 мая 1928 года в Институте Авторханов побывал на знаменитом докладе Иосифа Сталина, посвященном проблеме хлебозаготовок. В то время нэп очевидно задыхался, хлеборобы отказывались продавать хлеб государству по низким директивным ценам и перед советским городом снова маячил призрак карточной системы. Сталин в своей речи фактически объяснял слушателям, что война партии против крестьянства неизбежна, так как от ее результатов зависит судьба революции и большевистской партии. В эмиграции Авторханов так объяснял подлинный смысл коллективизации: «Сталин помнил, как пало царское самодержавие. “Хлеба, хлеба, хлеба!” — вот с какого лозунга начали Февральскую революцию в Петрограде. Сталин знал лучше, чем Бухарин, что большевистское самодержавие ждет та же судьба, под тем же лозунгом, если самому не произвести революцию сверху в деревне, чтобы предупредить революцию снизу в городе».
В 1928 году со второго курса подготовительного отделения Института Авторханов по собственному желанию перевелся на рабфак в Грозный. Позднее он с благодарностью вспоминал своих высококвалифицированных преподавателей из числа представителей дореволюционной русской интеллигенции. Начиная с последнего курса рабфака, молодой партиец занялся политической публицистикой и историей Чечни. Его первые работы были опубликованы в 1930 году.
В 1929 году Авторханов окончил рабфак и поступил на химический факультет Грозненского нефтяного института. Однако в том же году в ходе партийной мобилизации национальных кадров, так называемой «коренизации», он был назначен и. о. заведующего орготделом Чеченского обкома ВКП(б) — и стал единственным чеченцем во всем обкоме. Позднее он писал: «Начав работать в обкоме, я <…> впервые увидел другое лицо партии, о котором до сих пор и понятия не имел».
Под «другим лицом» историк имел ввиду процесс формирования и укрепления власти партийной номенклатуры — «нового класса», состоявшего из ответственных представителей партийного аппарата. Функционеры, принадлежавшие к номенклатуре, делегировали друг другу властные полномочия, контролировали цены, зарплаты, местожительство и перемещение, уровень потребления и занятости советских людей. Они распределяли материальные ресурсы и продовольствие — в зависимости от категории снабжения, полезности и стратификации трудящихся, устанавливали образовательный и культурный ценз, придавали догматам официальной идеологии черты верообразности, побуждая население верить в неизбежность обещанной утопии. «Революция, которая проводилась во имя уничтожения классов, — подчеркивал один из руководителей югославской компартии Милован Джилас, — привела к неограниченной власти одного, нового класса. Все остальное — маскировка и иллюзия». Важную роль в деятельности номенклатуры играло принуждение людей к выражению фиктивного энтузиазма и единомыслия при помощи ритуализированных церемоний: демонстраций, митингов, публичных осуждений «врагов народа» и прочих подобных мероприятий.
В Чеченском обкоме Авторханов быстро убедился во всевластии неписанных законов партийного аппарата. На свой наивный вопрос, не противоречит ли практика назначений ответственных работников из ЦК —уставу партии, он услышал от секретаря обкома красноречивый ответ: «Дорогой мой, устав партии — это бумага, а ЦК — это жизнь; что тебе дороже: бумага или жизнь?»
В 1930 году Авторханов восстановился на подготовительном отделении Института красной профессуры. При этом при ожидании поезда на станции Кавкавзские Минеральные Воды молодой сотрудник Чеченского обкома партии стал очевидцем массовой депортации раскулаченных из Донской области и русских районов Северного Кавказа. Коллективизация, сопровождавшаяся массовым истреблением сельского населения, посеяла сомнения в безупречности сталинской политики не только у Авторханова, а у многих коммунистов. Авторханов симпатизировал взглядам группы Н. И. Бухарина и предупреждал, что попытка насадить колхозы в Чечне вызовет восстание. В статье «За выполнение директив партии по национальному вопросу», опубликованной 22 июня 1930 года в «Правде», Авторханов наивно апеллировал к теоретическому наследию Ленина, который требовал учитывать специфику национальных регионов. Молодой и горячий коммунист договорился до того, что утверждал будто бы «партия заблуждается», сворачивая ленинский политический курс.
Неосторожная статья Авторханова вызвала шквал критики. Автора немедленно обвинили в отрыве национальной политики «от общей политики партии», противодействии «темпам социалистического строительства нацокраин» и в приверженности «правооппортунистической теории». Первичная парторганизация Института красной профессуры немедленно исключила вредного «оппортуниста» из большевистской партии. Однако за Авторханова заступился заведующий агитационно-пропагандистским отделом ЦК Алексей Стецкий, потребовавший от виновника «деятельного раскаяния». Вскоре Авторханов опубликовал в «Правде» письмо и признал свою «грубейшую правооппортунистическую ошибку».
Абдурахман Авторханов: судьба историка (часть II)
История мальчика из чеченского аула, ставшего незаурядным представителем партийной номенклатуры ВКП(б), а затем — ее непримиримым врагом и обличителем сталинского режима
В 1930–1931 годах Авторханов заведовал Чеченским областным отделом народного образования и состоял членом президиума облисполкома Чеченской автономной республики. Участвовал в создании педагогического техникума, Чеченского национального драматического театра-студии и в 1931–1932 годах короткое время даже руководил театром. Одновременно работал над рукописью книги о гражданской войне на Тереке. Энергия и заслуги молодого историка были оценены местным партийным руководством по достоинству, так как в 1932–1933 годах Авторханов возглавлял Грозненское (Чеченское) отделение Партиздата при ЦК ВКП(б). Фактически он руководил изданием в Грозном всей партийной литературы, включая переводы на чеченский язык сочинений Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Осенью 1933 года Авторханов поступил слушателем на редакторское отделение курсов марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б). Учеба на курсах в еще большей степени расширила его представления о том, как на самом деле функционирует система ВКП(б) и происходит партийное строительство в Советском Союзе. Зимой 1934 года Авторханова включили в группу по сбору материалов для 1-го секретаря ЦК КП(б) Грузии Лаврентия Берии, работавшего над своей знаменитой книгой по истории большевистских организаций в Закавказье.
В 1934 году Авторханов перешел на основной курс Института красной профессуры, с учетом занятий на подготовительном отделении. Одновременно перспективный работник вошел в группу пропагандистов ЦК, благодаря чему получил доступ к важнейшим партийным документам и закрытым изданиям, в том числе к секретным дайджестам публикаций зарубежной печати и книгам русских эмигрантов. Авторханов читал труды генерал-лейтенанта Антона Деникина, профессора Павла Милюкова, Венедикта Мякотина и других эмигрантов, в Институте слушал лекции академика Сергея Бахрушина, профессора Николая Грацианского, академика Бориса Грекова и других выдающихся ученых. На одном из семинаров Авторханов публично и смело полемизировал с Бахрушиным об эпохе Ивана IV, рассматривая опричнину и опричный террор не как результат психического расстройства царя, а как продуманные политические акции по достижению и укреплению абсолютной личной власти. Учитывая обстановку и атмосферу в стране в середине 1930-х годов, такая дискуссия могла дорого обойтись ее участникам.
В силу положения и личных знакомств Авторханов знал о подоплеке многих драматических событий, включая подлинные обстоятельства гибели 1-го секретаря Ленинградском обкома партии Сергея Кирова, застреленного в Смольном бывшим коммунистом Леонидом Николаевым. В частности, вот как Авторханов в 1950 году на страницах «Посева» излагал версию убийства Кирова, которую в России всерьез стали обсуждать лишь в 1990-е годы:
«Николаев целый год находился на Севере. Он очень часто рвался в столицу, чтобы посетить жену, сделать визит друзьям, разузнать столичные новости, но начальники политотделов не имели права приезжать в Ленинград без специального разрешения или вызова Кирова. А Киров не только не вызывал Николаева, но и не разрешал ему кратковременного отпуска. Приходилось подчиняться, довольствуясь перепиской с друзьями и женой. Но в письмах, полных любви, жена жаловалась мужу на скуку и одиночество. Просила его приезжать.
Наконец, в Николаеве человеческое взяло верх над партийным: он едет без ведома Кирова к любимой жене. Он прибывает глубокой ночью... тихо, чтобы сделать жене приятный сюрприз, пользуясь своими запасными ключами, входит в собственную квартиру. Сюрприз исключительный: Николаев застает в постели своей жены Кирова.
Но Контрольная комиссия вместо того, чтобы предупредить Кирова, чтобы он не бегал за чужими женами (а Киров пользовался тайной славой партийного Дон Жуана), вынесла решение, по форме вполне законное, но по существу издевательское — она постановила в начале 1934 года исключить из партии Николаева “за нарушение партийной дисциплины”, так как он самовольно, без разрешения Ленинградского обкома, приехал в Ленинград (этот факт “нарушения партдисциплины” был указан в ”Правде” от 22 декабря 1934 года, но без объяснения). Получив двойной удар — измену жены с Кировым и исключение из партии по требованию того же Кирова — Николаев поклялся Кирову отомстить.
Сталин, узнав об этом, решил воспользоваться случаем: организовать убийство негласного “кронпринца” руками Николаева и выдать это убийство за контрреволюционный заговор бывших лидеров зиновьевской оппозиции. Что зиновьевцы убили Кирова, Сталин “знал” уже в день убийства — это подтверждает тот бесспорный факт, о котором рассказал Зиновьев на своем процессе: бывший предшественник Кирова на посту секретаря Ленинградского губкома Евдокимов и он, Зиновьев, послали в «Правду» некрологи, но «Правда» отказалась их печатать («Правда», 15. 8. 1936).
Еще не было суда над Николаевым и его “соучастниками” (всего было арестовано 14 человек), а в “Правде” уже печатаются разоблачительные статьи против Зиновьева и Каменева. В Москве и Ленинграде заседают партийные активы с требованиями беспощадной расправы с ними. Московский актив по докладу Кагановича выносит резолюцию: “Гнусные, коварные агенты классового врага, подлые подонки бывшей зиновьевской антипартийной группы, вырвали из наших рядов т. Кирова” (“Правда”, 17. 12. 1934). По этому образцу развертывается кампания по всей стране. 21 декабря “Правда” печатает очередную погромную статью, специально посвященную биографиям Зиновьева и Каменева: “Подлые изменники и дезертиры Октябрьской революции”. После этой статьи Ленин выглядит идиотом, который считал их своими самыми близкими соратниками и после революции Каменева сделал сначала председателем ВЦИК, а потом своим первым заместителем по правительству, а Зиновьева поставил во главе Коминтерна».
Осенью 1935 года положение молодого партийного работника перестало быть безупречным. Авторханов стал подвергаться нападкам со стороны ретивых представителей Чечено-Ингушского обкома ВКП(б): его обвиняли в «антипартийной деятельности», «буржуазном национализме» и в «подготовке антисоветского контрреволюционного восстания» в Чечено-Ингушетии. Основанием для травли служили авторхановские публикации начала 1930-х годов, а также наличие родственников, осужденных по делу мнимого «контрреволюционного национального центра Чечни» и отбывавших срок в Дмитровлаге. Ко всему прочему добавился серьезный проступок Авторханова: в 1935 году он потерял свой партбилет, о чем были поставлены в известность Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП(б) и органы НКВД. По совокупности обвинений Комиссия начала следствие пока Авторханов учился в Институте красной профессуры. Кара грозила строгая, вплоть до исключения из партии с непредсказуемыми последствиями. При этом в эмиграции историк так объяснял свое стремление избежать исключения и остаться в рядах ВКП(б):
«Партии уже фактически не было, была банда во главе с обербандитом Сталиным. Какая же уважающая себя банда позволит вам дезертировать из ее рядов в преддверии запланированной ею гигантской операции “Великой чистки”? После убийства Кирова из партии был только один добровольный выход — в концлагерь, если вам повезло; если же вы швыряли партбилет, — вы отправлялись на тот свет. Таких героев тогда не было. Не был им и я. Мы все походили на кроликов, загипнотизированных удавом».
В 1936 году на коллегии Комиссии, проходившей под председательством Емельяна Ярославского, с участием Николая Ежова, Матвея Шкирятова и других ответственных работников, Авторханова оправдали — он отделался лишь строгим выговором «за антипартийные разговоры в отношении руководящих работников Чечено-Ингушского обкома партии».
История закончилась более-менее благополучно, но с Авторхановым неизбежно происходил процесс позднее описанный в эмиграции Романом Редлихом, занимавшимся изучением такой специфической группы сталинского общества как советский актив. Активист был обязан повторять заученные идеологические штампы и пропагандистские клише, требовавшие от слушателя не понимания или искреннего сочувствия, а вполне шаблонного поведения, нужного большевистской партии. За отказ от «правильного» поведения любому диссиденту грозила Лубянка. Вместе с тем, как никто другой, активист видел обман и лживость системы, фиктивность ее ценностей и лозунгов. Поэтому с течением времени активист либо превращался в полноценного циничного сталинца, либо — в скрытого врага сталинской власти.
В период с 19-го по 24 августа 1936 года в качестве редактора институтской газеты Авторханов присутствовал в московском Колонном зале Дома Союзов на процессе Григория Зиновьева, Льва Каменева и других обвиняемых по сфабрикованному НКВД делу «троцкистско-зиновьевского объединенного террористического центра». «Интеллигентные люди знали, что все это спектакль, иностранцы верили — считал историк, — А для простого народа это была слишком высокая материя». Во время встречи в Институте нового, 1937 года на глазах Авторханова сотрудники НКВД арестовали группу профессоров. К тому моменту, как утверждал Абдурахман Геназович в эмиграции, он уже принадлежал к тем советским людям, «которые пришли к мысленному заключению: Сталин — тиран, а его чекисты — изверги, каких история человечества еще не знала». На экзаменах получил оценки: немецкий язык и всеобщая история — «удовлетворительно», история России и СССР — «отлично». По окончании Института красной профессуры в 1937 году Авторханова зачислили в резерв кадров ЦК ВКП. Одновременно ему было присвоено воинское звание старшего политсостава РККА — полковой комиссар запаса, соответствовавшее армейскому полковнику.
27 августа 1937 года — вскоре после начала массового террора на основании приказа № 00447 наркома внутренних дел Ежова —Оргбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «направить т. Авторханова в распоряжение Чечено-Ингушского обкома партии». 10 октября Авторханов приехал из Москвы в Грозный и получил приглашение на пленум. Дальнейшие события он описывал так:
«Вечером за мною присылают машину, чтобы я приехал на пленум обкома партии в заводском районе, на котором будет “важное выступление т. Шкирятова”. Поскольку имя Шкирятова в делах человеческой мясорубки достойно стоит рядом с именами Сталина и Ежова, то от его “важного выступления” явно попахивает кровью. Но моя “путевка” подписана столь важными лицами — один шеф-идеолог партии, другой член Политбюро, — поэтому Шкирятов, думаю, не может быть на этот раз моим судьей. Это не уверенность, а просто самоуспокоение, которое выдает мое внутреннее состояние. Прибываю около четырех-пяти часов во “Дворец культуры”, где заседает пленум. Вход в зал пленума не по пропускам обкома или по членским билетам пленума, а по специальным пропускам комендатуры НКВД в том же здании. Вообще поражает чекистское наводнение — половина зала состоит из чекистов, по сторонам и между рядами стоят чекисты, на балконах сидят чекисты, за спиной президиума стоят чекисты. “Не может быть, чтобы все они охраняли только одну важную особу — Шкирятова”, — думаю про себя.
Приехавший вместе со Шкирятовым из Москвы первый секретарь обкома Быков предоставляет первое слово (которое оказалось и последним) товарищу Шкирятову. Зал замер, чекисты вытянулись, но Шкирятов был предельно краток — пропитым голосом закоренелого пьяницы он сообщил: «ЦК партии выражает всему составу данного пленума Чечено-Ингушского обкома партии свое политическое недоверие!» И доблестные чекисты сразу приступили к работе: начались аресты, в результате которых в президиуме остались Шкирятов и Быков, а в зале — лишь обслуживающий персонал. Я хорошо все это видел, ибо сидел среди приглашенных на балконе. Подавленный этим зрелищем, редким даже в ежовское время, когда людей арестовывали все-таки индивидуально, а не коллективами, я двинулся к выходу. Только я вышел и направился к машине, кто-то меня зовет. Оборачиваюсь — подходит чекист и просит меня следовать за ним в комендатуру. Заходим. Чекист сообщает новость, которую я ожидал в последние два года каждый день: “Авторханов, вы задержаны!” (какая юридическая тонкость — по новой “сталинской Конституции» нельзя “арестовать” без ордера прокурора, но можно “задержать”).
Читатель может мне поверить, что арест не произвел на меня такого уж катастрофического впечатления после того, что я видел пять минут тому назад, да еще и потому, что я психологически давно уже сидел в тюрьме (феномен: почти во всех снах я оказывался либо в подвалах НКВД, либо в бегах от преследования чекистов). Кроме того, массовые аресты стали обычным явлением жизни, и если человека, выделявшегося чем-нибудь из общей массы, не арестовывали, то как раз это считалось необычным, даже подозрительным. На такого указывали пальцем: ишь, почему его не арестовывают? наверно, продажная душа! Конечно, это было несправедливо. Может, человеку выпал лотерейный билет, как выражался Эренбург, остаться на воле, к тому же не мог Сталин арестовать весь советский народ и заменить его другим. И все-таки какое-то волнение, очевидно, меня охватило, ибо очень ясно припоминаю: после сообщения об аресте я машинально полез в карман за папиросой, а чекисты со всех сторон набросились на меня, думая, что я полез за наганом. Довольный тем, что хоть на миг напугал чекистов, шучу, хотя в моем положении это смахивает на юмор висельника:
— Я умею стрелять только из пушки, а она в карман не лезет.
На всякий случай сначала на меня надевают медные наручники, а потом шарят по карманам, словно ищут иголку, забирают деньги, партбилет и путевку ЦК, которая на них производит не больше впечатления, чем если бы она была бумажкой от сельсовета. В это время заходит старший чин, изучающе смотрит на меня, но ни слова не говорит, забирает мои документы и, сказав своим помощникам “ждите меня”, исчезает. Он долго не возвращается. Может быть, путевка ЦК все-таки ”сюрприз”» для них и надо получить санкцию на мой арест от Шкирятова. Я достаточно хорошо знаю биографию Шкирятова и имею некоторый личный опыт общения с ним, чтобы не поддаваться эфемерной надежде. И оказываюсь прав. Начальник наконец возвращается и дает команду: «В тюрьму его!»
(Продолжение следует.)