Никита Ефремов : «Мы — однопланетяне»

.

Никита, у тебя настолько интенсивная сейчас жизнь в кино и такие разнообразные роли! Ты находишься в ситуации, когда еще молодой, но уже есть опыт и зрелость — это важные составляющие, которые дают тебе возможность так интересно творчески существовать. Сам ты как эту ситуацию оцениваешь?

Во-первых, спасибо тебе большое. Мне кажется, у меня действительно недавно появились две достойные работы: «Нулевой пациент» и «Здоровый человек». Что касается разнообразия, да, мне приятно, что так случилось. Например, в новых «Содержанках» мне предложили пластический грим, благодаря которому я выгляжу значительно плотнее, чем в жизни. Я согласился: «Давайте, с удовольствием!» Честно говоря, я просто этого хочу — проявляться в чем-то разном, и Вселенная мне пока отвечает взаимностью. Я уверен в том, что всё состоит из противоположностей и в каждом человеке есть разнообразие граней и что те чувства, эмоции, переживания, которые есть во мне, отражаются и в моих ролях. Как говорили нам педагоги в институте: «Идите от себя», — а в шутку добавляли: «И как можно дальше».

Мне очень нравится фраза в «Нулевом пациенте», которую герой Павла Майкова говорит о твоем персонаже: «Ты хороший врач, ученый, но в тебе есть червоточина». Вот эта червоточина определенно есть не только в твоем герое, но и в тебе самом. Неслучайно тебя в какой-то момент Константин Богомолов позвал репетировать в «Бесах» Достоевского в Театре на Бронной. Не знаю, ты сейчас играешь эту роль или нет, но ты был замечательным Верховенским.

Скажу тебе честно и откровенно: у меня нет сейчас желания играть в театре, поэтому я взял паузу и в Театре на Бронной, и в «Современнике». Слава богу, мне пошли навстречу. Денег бюджетных не трачу. При этом я не бросаю какие-то концы. Думаю, если мне захочется, то заявлю об этом желании и что-то новое в театре для меня найдется — по крайней мере, хотелось бы в это верить. А про червоточинку... Это такая теневая сторона, которую я себе долгое время запрещал видеть, но которая тем самым прорывалась в виде каких-то проблем, например, с алкоголем или чем-то еще. Это такая тень. Есть замечательный значок — инь и ян, вот мне кажется, если мы говорим о двоичной парадигме людей... Я недавно узнал, что слово «индивидуальность» переводится как «в разделенной реальности»: разделяй и властвуй. Вот в такой «разделенности» есть понятия добра и зла, хорошее и плохое. И я испытываю весь спектр чувств в своей жизни: и радость, и нежность, и теплоту, и злость, и гнев, и обиду, и ярость. И со всеми этими чувствами я знакомлюсь благодаря своим работам в том числе. Сколько бы нам ни хотелось быть такими индивидуальностями, мы всё равно «однопланетяне» и объединены друг с другом. Об этом говорят особенно те, кто был в космосе, кто видел, какая маленькая эта планета, как же на ней всё связано. Поэтому теневые стороны, мне кажется, — это та лужайка, которую мне надо подстригать, как в Англии говорят. Это моя «лужайка» и моя ответственность. Если с помощью моей теневой стороны я позволяю кому-то прожить свои какие-то похожие чувства, если это исследование теневой стороны помогает начать диалог на какие-то такие важные темы (как, например, в «Нулевом пациенте» или «Хорошем человеке» и «Здоровом человеке»), то для меня это прекрасно. Может быть, эта теневая сторона помогает выполнять самую простую функцию кино и театра — просто показывать, как «не надо».

«Хороший человек», «Здоровый человек»: названия фильмов с твоим участием — сплошной позитив! А на самом деле это такая обманка.

Слушай, я все-таки верю, что кино — это типаж и монтаж в первую очередь. Очень многое зависит и от музыки. Например, в случае с «Хорошим человеком» я спрашивал у Константина Юрьевича Богомолова, как мне играть. Он сказал, что ничего готовить заранее не надо. Я верю, что артист — это такая нужная краска, вовремя положенная на холст. Поэтому здесь я бы скорее отдал должное и себе, конечно, в том числе, но и режиссерам, и монтажерам, которые это всё делают и так удачно всё складывают.

Безусловно. Я посмотрел не так давно «Здорового человека». Очень любопытная история. С одной стороны, молодой человек, успешный, состоявшийся, известный телеведущий, у него прекрасная семья, жена, ребенок, — всё есть. И вдруг одна трагическая ситуация, свидетелем которой он случайно оказался, перевернула всю его жизнь. Вот это «обнуление» мы и наблюдаем на экране у героя. С точки зрения «здорового человека», поступки героя выглядят странно: у тебя, казалось бы, всё есть — зачем так кардинально менять свою жизнь…

Я думаю, у него нет пока ничего: внешнее не значит внутреннее. У него нет самого главного — любви к себе. На мой взгляд, это качество дает возможность любить и других, в том числе свою семью, и все свои достижения и успехи.

Но эта любовь появляется, как ты думаешь? Ведь в финале случается встреча с больным мальчиком, которому герой искренне помогает.

Для меня был очень важен в финале картины вопрос, который задает мальчик, больной онкологией: «А почему это со мной произошло?» Герой пытается говорить: «Потому что ты сильный...», а он ему: «Вас так учат отвечать. А ты скажи, как сам думаешь». И мой герой отвечает: «Я не знаю». Для меня эта фраза — о признании какой-то силы, потому что я точно не всё знаю, не знаю, как помочь всем. Начало такой истории, когда он может признать, что чего-то не знает, не понимает и не умеет, — это возможность обратиться за помощью и впустить в свою жизнь какую-то более могущественную силу, чем ты сам. По крайней мере в моей жизни всегда происходило так: когда я замыкался на себе (мол, это мои проблемы, и я должен их сам решать), то я был похож на человека, у которого выпал зуб, а он не идет к стоматологу, чтобы его вставить, а вставляет его сам, потому что это его проблема, которую он должен решить самостоятельно. Для меня этот пример со стоматологом самый простой: надо обращаться за помощью. У тебя болит зуб — ты идешь к стоматологу, что-то не так внутри, с душой, психологической частью или духовной (я их разделяю) — нужно идти к специалисту в этой области. В какой-то момент меня заинтересовала эта штука: а что же со мной не так происходит? Чего мне не хватает? Вроде внешне всё есть, но почему-то это меня не наполняет, и я не получаю удовольствия от жизни. То есть путь до того, чтобы сейчас получить право сказать, что мне нравится моя работа в «Нулевом пациенте» и «Здоровом человеке», — это довольно большой для меня путь, хотя, казалось бы, всё настолько просто.

«Простое» на первый взгляд — часто оказывается самым сложным.

Вообще, всё закладывается в детстве. На мой взгляд, первая группа для любого человека: мама, папа (в твоем случае, Вадим, наверное, это еще и брат) — так закладываются первые правила игры. Человек настолько слаб, когда он рождается и когда живет, в принципе, что без этой группы он не выживет. Поэтому правила жизни он узнает в этой первой группе. Дальше мне, как актеру и человеку, очень интересно разобраться, что же у героя было не так в детстве. Для этого я пользуюсь таким лайфхаком: у меня есть друг-психолог, я ему показываю сценарий и делаю разбор. Если посмотреть на тот разбор, который я делал и в «Хорошем человеке», и в «Здоровом человеке», то всё равно, это окунается куда-то в детство: эти персонажи чего-то недополучили, то есть у них проявляются какие-то травмы. Неслучайно жена моему герою в самом начале говорит: «Слушай, может, тебе к психологу сходить?» На самом деле почему бы и нет? Но, с другой стороны, тогда бы и фильма не было. Он бы пошел, рассказал, и они бы с этим психологом вместе раскопали, отчего же это он так распереживался.

Ну да, но вот ты говоришь, что все родом из детства, привел свой пример и мой. Но мы с Игорем росли в абсолютной любви родительской, росли в полноценной семье, бесконечные разговоры дома про творчество. Я помню, учился в 6-м классе, звонок в дверь, открываю — стоит Олег Николаевич Ефремов. Он пришел к папе репетировать пушкинского «Медного всадника», они должны были записывать его на радио. Это история, в которой мы росли. У тебя, наверное, немножко по-другому было. При том что груз знаменитой семьи на тебе гирями висел с рождения, но все-таки тебя, я так понимаю, больше мама воспитывала.

Да, конечно, это были мама, бабушка и дедушка со стороны мамы. Я про эту часть с маминого запрета не очень рассказываю, потому что мама у меня непубличный человек. Здесь важно соблюдать границы. Это тоже, кстати, очень важный разговор, про границы, потому что я понимаю, что подобными рассказами я, возможно, нарушаю чужие какие-то границы. Нужно еще нести ответственность, в хорошем смысле, за то,  что ты публичный человек. Я безумно благодарен всем своим родственникам за ту любовь, ту заботу и тот опыт, который я получал, и за ту возможность делиться той самой червоточинкой со зрителями, которые в этом, может быть, узнают себя...

…и в их жизни что-то изменится.

Как ты замечаешь, я довольно откровенно говорю о своих проблемах, например, с алкоголем, которые у меня были, и о своих походах к психологу. Я вижу в этом какое-то хорошее и новое классное начало. Да, я слышал, как говорят: «Вот не было у нас психологов, жили мы нормально». Здесь я бы, конечно, поспорил, что такое «нормально». Это диалог открытый, и я рад, что он есть. Я понимаю, что это мой путь, и который раз убеждаюсь, что благодаря тому, что я иду по этому пути, я всё меньше и меньше чего-то боюсь и всё более сложные чувства могу прожить. У меня усиливается контакт с моим телом, с его потребностями, я вижу все свои другие потребности и стараюсь их удовлетворять. Например, я очень люблю спорить. Через спор я получал чувство единения (когда я с кем-то спорил против кого-то), получал энергию, пусть и низкосортную, и ощущал себя нужным, правым и сильным. В самих этих потребностях нет ничего плохого, но способ их удовлетворения не всегда экологичный. Благодаря работе над собой я теперь вижу, как это происходит. Мне нравится, что какие-то вещи я несу, (как ты говоришь, «эти гири»), но для меня они не только гири, но еще и гордость. Это опять про полифоничность, что очень важно.

Здорово. Никита, я тебе слушаю и понимаю, что у тебя сейчас период такого активного принятия себя.

Да.

И это очень продуктивно для творчества, для результата, к которому ты идешь. Вернусь к разнообразию ролей. Вышел сериал «Сёстры», где ты играешь болезненного агрессивного человека, а рядом — новый сезон «Содержанок», и такая откровенно комичная фигура. Я не знаю, сколько времени тебе делали грим, как утолщали тебя, но, когда я показал твою фотографию в этом образе брату, Игорь спросил: «Кто это такой?» — он тебя не узнал.

Ой, что касается грима, это очень долгая история. С одной стороны, это большое счастье, потому что сначала было: «Как я буду играть?» Но как только мы сделали пробу грима, персонаж будто сразу возник: и походка его, и мимика, даже ощущение, какую еду он любит, — то, что у актеров называется «зерно роли». Грим очень трудоемкий, это занимает три часа, плюс еще час, чтобы потом всё снять. Я благодарен команде, с которой мы это сделали, и режиссеру Ламаре Согомонян, которая позволяла мне как-то дурачиться, разбавлять парад серьезных лиц в сериале «Содержанки». Вот это пример того, что может дать тебе внутренняя легкость. Есть роли, которые требуют внутреннего подробного разбора, есть сделанные на парадоксе — как в «Хорошем человеке», где вроде бы ничего не играй, ничего не делай, а по итогу всё срастается. А есть такие, как в «Содержанках», — от внешнего к внутреннему. Я очень хотел бы еще что-нибудь подобное попробовать.

Отлично. Знаешь, меня удивило, что ты поставил на паузу свою театральную историю. Прекрасно помню, когда в Школе-студии МХАТ в дипломном спектакле ты сыграл Чацкого. Спектакль был событийным, вы его потом играли еще год в Центре на Страстном. Это был такой Чацкий, в котором был и драматизм, и комизм, визуально он был какой-то нелепый, в странных варежках. Я понимаю, что важно было пафос снять, но, мне кажется, вот это «от внешнего к внутреннему» тоже было в том спектакле, безусловно. По твоему Чацкому уже было понятно, что ты Актер, ты личность, а не просто из легендарной плеяды Ефремовых и Покровских. Дальше я помню твой дебют в «Современнике» — это был «Серёжа» по Чехову. Чудесная история, и так много было нажито и прожито в этом герое. Мне кажется, это просто подарок для молодого начинающего актера — сыграть такого персонажа. Ты же этот спектакль довольно долго играл. Что все-таки случилось?

Я просто честно ответил себе на вопрос, хочу я выходить на сцену или не хочу. Ответ был: «Нет». Я довольно долго сопротивлялся — ну как это «нет», а если вот так попробовать или по-другому, но ответ всё равно был однозначный. Я не знаю, честно говоря, к чему это приведет, но на данный момент я понимаю, что, наверное, мне надо освежиться. Знаешь, как бывает: зависает компьютер, и его надо перезагрузить, чтобы у него заново всё заработало, или телефон. Вот я сейчас и есть такой телефон, у которого открыто много приложений, и надо его немножко перезагрузить. Я нахожусь на той стадии, когда телефон выключен. Возможно, скоро включу его обратно, а может, эта модель для меня уже устареет. Не знаю. Я верю в то, что внутренние мои ощущения, даже если иногда они кажутся нелогичными, в любом случае легитимны и заслуживают моего внимания и доверия. Вот я к ним просто и прислушиваюсь.

Ты вообще ушел из театра или взял академический отпуск?

На данном этапе — ушел.

Это действительно честно, если говорить про диалог с самим собой и желание не обманывать прежде всего самого себя, а уже потом — других.

При этом у меня абсолютная благодарность «Современнику», абсолютная благодарность ко всем, с кем я работал. Я понимаю, что это сугубо мой процесс, я им и занимаюсь.

Слушай, когда ты пришел в «Современник» совсем молодым актером, Галина Борисовна Волчек тебя приняла не только как сына и внука, а как личность. И она мне говорила, что ценит тебя как актера прежде всего, а не твою родословную… Интересно еще вот что. Ты учился у Константина Аркадьевича Райкина. Он сам выбирает себе учеников, но иногда ошибается: есть несколько его учеников, которых он отчислил из Школы-студии МХАТ, а потом они стали прекрасными актерами, даже звездами. Отчисляя человека с курса, Райкин дает ему хороший допинг — желание доказать педагогу, что он был не прав, и это тоже силы придает. В твоем случае всё было достаточно гармонично? Я имею в виду отношения с мастером.

У нас после первого курса многих хотели отчислить, и я был в их числе. Мне кажется, я курса до третьего вообще не понимал, где нахожусь, чего от меня хотят и зачем мне на первом курсе показывать наблюдения за животными. Константин Аркадьевич прямо сказал: «Если ты, ты и ты не соберетесь, то, ребята, попрощаемся с вами». На меня это сильно тогда подействовало, я подобрался, но всё равно, въезжать в то, что происходит, начал, повторяю, только к курсу третьему, потом уже на четвертом, когда мы ставили дипломный спектакль «Горе от ума». Райкин никогда не хитрит и всегда говорит то, что чувствует. Кстати, когда мне было 15 лет, я попал в «Сатирикон» на его спектакль «Синьор Тодеро хозяин» Гольдони, и это было одно из самых сильных моих юношеских впечатлений, благодаря чему я и влюбился в эту профессию. Это был гротесковый спектакль, но преображение Константина Аркадьевича, его игра — для меня это было что-то непостижимое. Я даже не знал, что так можно. Тогда мне всё это очень понравилось. А что касается ребят, у каждого своя дорога. Наш курс получился сильным: Аня Чиповская, Карина Андоленко, Гела Месхи, Артём Быстров — у всех в профессии всё в порядке. Мало того, даже те, кто с нами не дошел до конца, тоже оказались талантливыми людьми и продолжают расти. Так что у Константина Аркадьевича — глаз-алмаз.

Скажи, Райкин звал тебя после института в «Сатирикон»? Ведь там работают в основном его ученики.

Нет, не звал. Мы как-то поняли друг друга. У нас на курсе была дихотомия, такое раздвоение: с одной стороны, был Константин Аркадьевич с ярким выразительным театром, до последнего ряда каждое слово, с другой стороны — Виктор Анатольевич Рыжаков. В этом смысле мы были свободны. Кого Райкин хотел взять в свой театр, того и взял. Я не очень горел желанием идти в «Сатирикон», мне ближе была другая история, в том числе театр Виктора Рыжакова («Июльансамбль». — Прим. OK!).

А в «Современник» ты показывался или для тебя было логично оказаться в театре, который создал твой дед, Олег Николаевич Ефремов?

Показывался. Это было мое интуитивное решение. Я понимал, что, если я захочу что-то сделать в этом театре еще (вдруг мне захочется пойти в режиссуру, например), мне там дадут это сделать. Вообще, «Современник» я ощутил на тот момент семьей со всеми вытекающими плюсами и минусами. Если там какие-то маски и были, то они сразу были видны.

Я еще хотел спросить вот о чем. Твоя бабушка по линии отца Алла Борисовна Покровская — выдающийся педагог, все ученики в Школе-студии МХАТ с благоговением ее вспоминают. Я как-то ей сказал, что она как наседка для своих студентов. Ты не прямой ученик Покровской, но все-таки, у вас были какие-то точки соприкосновения в этом плане?

Алла Борисовна — моя крестная мама. Она несла серьезную ответственность за меня, занималась в том числе моим внутренним воспитанием, духовным, так скажем. Конечно, с Аллой Борисовной мы общались с самого детства. Прекрасно помню, как приходил к ней на чай и поесть, да и просто так забегал. Мы много разговаривали, где-то спорили. Сначала я был для нее неначитанным, потом мы стали говорить на одном языке. Да, Алла Борисовна очень требовательная, но, как ты знаешь, она большой души человек. Лучше всего она относилась к тем, кого любила. Слава богу, меня она любила.

Никит, мне очень нравится наш сегодняшний разговор. К своему почти 35-летнему возрасту ты обрел крепкий стержень. Ты многое воспринимаешь с мудростью — пусть и с помощью специалистов, психологов.

Я бы даже сказал не «пусть с помощью психологов», я вообще благодарен, что это братство возникло на моем пути, людей ищущих. Пять лет назад для меня это была необходимость, в каком-то смысле это был вопрос жизни и смерти: либо я признаю, что я довольно плохой менеджер своей жизни, и обращаюсь за помощью, либо теряю всё, и такая славная история Никиты Ефремова завершается. У меня есть замечательная фраза — «дар отчаяния». Я уж не знаю, это Бог или какие-то Высшие силы, пусть каждый называет как ему удобно. К счастью, я пришел к этой точке без каких-то невосполнимых потерь. Это была довольно трудная работа над собой, базовые ее этапы занимали до двух лет, сейчас мне легче, и я могу дальше уже не только работать над собой, но и расслабляться и слушать себя. Да, конечно, для меня мужчина растет в преодолении, но преодолением может быть даже позволение себе отдыха и расслабления. Поэтому да, это была необходимость, и я безумно благодарен всем, кто оказался рядом со мной, кто в этот момент был в здравомыслии и мне это здравомыслие смог передать. Без этих людей я бы не справился. Тут дело не в воле, а наоборот, в признании того, что мне нужна помощь. Есть такая фраза: «Да вот, они баловни судьбы, у них всё есть, а они дурью маются». Так вот я никому не желаю проживать те чувства, те состояния, те зависимости, которые были у меня. В нашей необъятной стране — огромное количество людей, которым действительно очень нужна помощь, но которые боятся за ней обратиться. Надеюсь, что, может быть, мой пример даст кому-то такую возможность. Я не раз писал у себя в соцсетях, что если кому-то интересно, то обращайтесь.

После такого драматичного опыта ты сценарии не хочешь начать писать или режиссурой заняться?

Ты знаешь, я до какого-то момента так про музыку отвечал, когда меня спрашивали, хочу или нет. Я говорил «Да! Да!», а потом год ничего не делал, два ничего не делал... С тех пор на такие вопросы я отвечаю: «Как только мне захочется, вы об этом узнаете». (Улыбается.)Такой я человек: если чего-то хочу, меня это поглотит, я знаю. Если мне что-то интересно, меня это не отпустит.

Слушай, а музыкой ты же серьезно занимался?

Да, с детства. У меня была семилетка по скрипке, общее фортепиано, даже вокал. Сейчас это скорее мое хобби, медитация. Я считаю медитацией то занятие, которое мне нравится, — когда я не чувствую времени, когда полностью погружен в процесс, когда я сел за пианино, а потом очнулся только в 5 утра, даже не заметив, как время прошло.

Может, со временем эта медитация обретет более объемные формы. Посмотрим… Никита, и в «Сёстрах», и в «Здоровом человеке» у тебя яркий дуэт с Ирой Старшенбаум, очень хорошая смычка профессиональная. Это ведь тоже важно для внутреннего роста — с кем ты рядом, кто с тобой в кадре.

Да, я благодарен судьбе, что у меня есть такой прекрасный человек, как Ирина Старшенбаум — и как друг, и как партнер. Нам всегда есть о чем поговорить. Мы всегда придем друг другу на помощь, если надо. И в ролях мы действительно много чего вместе прошли! В психологии есть такое понятие — «треугольник Карпмана», это модель ролевой игры, взаимоотношений между людьми. И мы шутим, что мы его уже закрыли благодаря «Здоровому человеку» и «Сёстрам», то есть прошлись по всем его граням. Я недавно узнал, что мне, для того чтобы сыграть какие-то сложные сцены, нужно не напряжение, а наоборот, расслабление. Позволить этому чувству выйти и проявиться, как краска на холсте. Соответственно, мне для этого нужны какие-то границы. Это как перед медитацией говорят: «Сядьте в удобное место, чтобы вас никто не тревожил», — вот иногда мне нужно такое место. Я понимаю, что в партнерстве с Ирой всегда есть то место, где тебя поймут, с ней можно быть абсолютно открытым. Мне еще приятно, что в «Здоровом человеке» мы снова пересеклись с Женей Ткачуком, с которым вместе прекрасно поработали в «Тихом Доне». Я считаю, Женя — выдающийся мастер, с ним и работать, и смеяться — великое счастье.

Да, Женя Ткачук — большой мастер. И вот эта его страсть, связанная с Конным театром…

Да, я помню, как он нам сделал заподлянку, когда мы пришли на смену «Тихого Дона», а у нас там по сценарию табун лошадей убежал. Нам надевают седла на лошадей, мы готовимся. А Женя говорит: «Подождите, какие седла? Как это они успели их надеть? В экстремальной ситуации они вскочили и сразу поскакали». И режиссер Сергей Урсуляк согласился: «Женя, а ты прав». Сам Ткачук вообще был без седла и без повода, только за гриву лошади держался. Я был без седла, но с поводом. Но тем не менее попу мы отбили себе знатно. С тех пор Женю я люблю очень сильно. (Смеется.)

Женя Ткачук — пример романтика и по-настоящему «хорошего человека»: быть верным себе, своим принципам и, как ледокол, идти вперед. Я про страсть Ткачука к лошадям и про его идею Конного театра, которую он успешно осуществил под Питером.

Да, для меня Женя в этом смысле — ориентир, как слушать себя и быть честным с самим собой.

Видишь, неожиданный у нас получился финал разговора: мы нашли твоего единомышленника. Твоя личная история — очень вдохновляющая. Новых тебе побед и узнаваний самого себя!

Благодарю тебя, Вадим.

• Фото: Екатерина Маноскина

• Стиль: Диана Осмоловская

• Груминг: Анна Романова