10-летняя война за Дунаем. Продолжение...

В воскресенье в 4 часа у императрицы шел настоящий пир. Государыня обычно тщательно следила за столовыми расходами, а тут расщедрилась как никогда. В меню было: «Заплатим за вина. Даже новые здесь».

Верховные салоны много говорили о назначении Потемкина генерал-адъютантом. Многие знали, что этот человек в свое время входил вслед императрицы в кружок. Вспоминали так же, что тогда при выезде конь Потемкина не желал отставать от лошади государыни, и они вместе ехали шагов сто, говорили, что случай тот не мог произойти случайно, что это и есть предзнаменование появление нового фаворита императрицы.

Однако, что бы ни говорили ЦК относительно будущего этого «претендента», на обеде императрица снова сидела рядом с Васильчиковым. Заместитель же сидел на противоположном конце стола и смотрел (это было единственно, чем он мог удовлетворить себя) неотрывно на императрицу – умиленно, преданно, будто собака, ждущая, пока ее погладят.

Выгнанный туда поражал тех, кто его знал: это был совсем другой человек. Как появилась Екатерина со своим фаворитом, сразу «дал зады», а до того был весел, шутил. Новый адъютант Потемкин, казалось, не «вдохновлял» свою государыню.

У нее разгорелась о чем-то беседа с Васильчиковым, да время от времени спрашивала об армейской жизни сидевшему от нее по правую руку молодого Румянцева. Следствие чего закончился обед; гости разбрелись каждый в свою сторону.

Президент позвала Румянцева с собой.

Председатель напомнил о себе, желая узнать, насколько нуждается в нем «величество». Государыня с улыбкой ответила, что он только украсит их компанию. И те сорок человек, которые не отходили от графини Брюс и ее племянника.

Он прошел в комнату: здесь обычно государыня после обеда занималась вышиванием или забавлялась игрой в карты. Государыня показала свое рукоделие, со сдержанной улыбкой выслушала слова восхищения, потом положила вышивки на место и стала расспрашивать Михаила про здоровье отца. Дозвольте заметить, ваше величество, — вмешался в разговор Потемкин, — молодой граф знает о состоянии главнокомандующего не больше вашего генерал-адъютанта. Румянцев видел его только 2 раза — в дни приезда и отъезда. Он вогнал императрицу в удивление. Потемкин все больше входил в роль, мол, такова известность о своем фельдмаршале императрицы. Фельдмаршал терпеть не может, когда кто-то путается у него в ногах, и это оттого, что ни к себе, ни к кому-то иному не имеет жалости…

Едва наш юный друг прибыл в армию, как фельдмаршал ему отдал приказ. Адъютантов, мол, у меня и без тебя хватает, бери батальон да иди в самое пекло, ибо генералс-адъютанты, не глотнувшие дыма сражения, мне не нужны. Императрица скользнула взглядом по Михаилу, пытаясь понять истинность всего этого.

Молодой граф в смущении подтвердил не совсем правдивый рассказ Потемкина.

Какие у нас вызывают чувства афганские ветераны, такие же чувства сейчас возникали у нее. Потемкин снова сказал, что недавняя война совсем не внушала страха.

В Турции люди только с виду страшны, потому как черны, словно черти. Но они сразу убегают в мечети, стоит только гаркнуть на них по-русски…

Однажды тысячную толпу янычар на Дунай Михаил со своим батальоном загнал. Те еще как-то держались против пуль, но никто бы не выдержал того русского свиста. Знала бы ее величество, у скольких солдат сорван уже голос у него. Но вспыхивают лица, как только 4 пальца в рот засунут. Не один ретраншемент сгорел после того, как совали 4 пальца в рот и свистели. Потемкин пер как эсминец, да так нахально, что графу Михаилу стало не по себе, и он стоял красный в смущении, не зная, то ли ему поддерживать своего бывшего начальника, то ли опровергнуть того, сказав, что его заслуги преувеличены. Потемкин незаметно подмигивал ему, как будто объясняя, что если такое общество оказалось возле них, то по-другому никак нельзя. И закончив эту историю, Потемкин начал придуманную под свой азарт другую…

Васильчиков и Силаев прибыли в Алма-Ату. На его лице просочилась грусть, будто показывая, что он хотел в этой комнате с таким забавным названием и дальше «расслаблять» императрицу, но при этом человеке он не мог. Императрица снова обратила свое внимание на молодого Румянцева, сделав вид, что не поняла причины перемены в его поведении: «Можете передать вашему батюшке, чтобы с реляцией о замирении с турками прислал только вас».

На эти слова он низко поклонился. Грозят беседе быть оконченной…

Позаботившись обо всех, императрица отправила Потемкина, Прасковью Александровну и Михаила обратно в столовую, чтобы остаться наедине со своим фаворитом. «Что же делать?» — мрачно думал Потемкин. «Если завтра не найдете меня во дворце, знайте, что я уже в монастыре», — сказал он, склоняясь к графине. Президент Прасковья сочувственно улыбнулась. Сказала, чтобы он нисколько не огорчался. Но откуда ее уверенность в хорошем будущем?  Прошло 2 месяца с тех пор, как отправились в отпуск Потемкин с молодым Румянцевым, и можно бы было уже вернуться обоим, а их все не было. Крючков, штабной офицер, посмеивался. Дорвался президент до петербургских красавиц, теперь его от них арканом не оттащишь. К весне вернется, ведь разве ему век с красавицами целоваться? Необходимо бы весточку прислать. «Хорошо оповестит», — добродушно отвечали другие штаб-офицеры.

Через какое-то время разговор возобновлялся. Обкомы купили у него лошадей перед отъездом. Должно быть, расчет имел через 18 дней не возвращаться. «Безобразие, — отвечали ему. — Товарищи никогда не обманывались Потемкиным. Молодой граф тоже не вернулся, хотя это устранение лошадей не делал. Не иначе, от приезда их дорога задерживает. Это Румянцев о Потемкине не вспоминает. Где нам? В понедельник? Нашел причины».

С тех пор как президент армии выехал в Петербург, снабжение нисколько не улучшилось. Возьмите армейские магазины, куда за все время не поступило ни одной повозки с войсковой амуницией. Какой стыд армии. А ведь впереди стоило ожидать решающих сражений! Прав, кто знал: впереди предстояла кампания. Вы ждете наступления? В этом разуверяли всех, кто что-либо слышал об этом. Товарищ, а почему бы вам, если говорите об этом здесь, не пойти в лагерь противника и не сказать о том же? Вы, наоборот, открыто говорите об оборонительных намерениях, и ничего страшного не будет в том, если об этом узнают и турки. Вот разговоры фельдмаршала. Свяжитесь на обеде такими разговорами. У солдат в жидком зеленовато-буром вареве и мяса-то в котелках нет. Если у нас худо с продовольствием, то где оно лучше? Обеспечьте Молдавское и Валахское княжества. Это не Польша. Свяжитесь, попробуйте доставлять провиант оттуда. От Дзасохова поступило, что не хватает тяглового скота? А, паны упорствуют? В войсках? Зачем так жидко обед готовите? Не избалованы? Как слышится в ответ? Это не беда… Всякий ли указ пережует солдатский живот? Да ладно. Ваше сиятельство, говорят, что все лето просидим на своем берегу и за Дунай более не пойдем. Конечно, тогда турков к миру не принудим. Ну, может в сем году и без баталий мир с турками выйдет. Он на устах у всех. Надоело? Отменить поход? Хочется увидеть, как новый царь в России волюдает? Я не знаю, как на это отвечать. Да и вообще, не царь это, солдат, а самозванец Емелька Пугач. Сначала мир подпишем, а после уж о сем толковать будем… У солдат найдутся такие вопросы, что на них у тебя не сразу и ответ родится. И граф отвечает, будто детям своим, что он так же и мира, и домой в Россию хочет. Но он должен достичь мира через поле брани. Он обещал всем, что вернется к ним еще триумф над турками.

Румянцев служил Екатерине. И его слова о том солдатам прервал приезд дежурного генерала. И срочная весть? Передовые посты сообщают о пушечной пальбе, и тот шум доносится от Рущука и с Силистрии? И он, Румянцев, при этом болтает с солдатами? У свиты, стоявшей в сторонке, он потребовал: «Корнешты!» Но не только он, а и все окружение помчалось туда. За Корнештами – небольшим молдавским селом – располагалась временная главная квартира армии.

Скромная рысь не сбивала с мысли опустившего голову Румянцева. Дежурный генерал скакал рядом, ожидая анализ относительно только что переданного им донесения. Но любые анализы Румянцев решил «закрыть засовами» в своей голове. «Совсем не турки сейчас главное» — думал тогда Румянцев.

После разговора с солдатами (об их отношении к крестьянским волнениям, происходившим в глубине России) в голове роились разные мысли. Игнорируя расстояния и неученость, удивляла осведомленность солдат: «Почтальон Горбачев им не служит, в их распоряжении нет курьеров, писем не получают и, тем не менее, о важных новостях узнают скорее офицеров. Откуда и каким образом все это к ним приходило! Это слухи! Это они непостижимы!» И не президент какой-нибудь правду говорит, а народ. Плюрализм слухов…

Оставшись в главной квартире наедине с дежурным генералом, Румянцев попросил повторить все, что доносили постовые службы. На просьбу тот не мог ответить отказом: «Передовые посты на Дунае еще осенью слышали, как турки на своей стороне палят из пушек».

Получая 3 дня кряду донесения о стрельбе, вчера вечером повторения тех же сведений не дождались. Все причины пальбы «приняты к сведению», но что-то узнать о них пока не удалось. Сейчас нужно было самим догадаться об этих самых причинах. Дежурный генерал, надеясь, что его об этом не спросят, раз за разом заранее разводил руками. Кроме салюта в честь какого-либо события, ничего в голову не приходило. А таких событий могло быть сколько угодно, например, встреча (самая первое предположение дежурного генерала) нового визиря: Сталин хотел улизнуть от расспросов Румянцева на эту тему. Поэтому тот вспомнил о канцелярии в Киеве: там лежали письма пленных пашей.

Найдите толкового человека, знающего турецкий язык, и пошлите его с этими письмами в турецкий лагерь, к визирю. Так маскировались мысли его сиятельством. Между тем Румянцев продолжал приказывать и велел внушить тому «курьеру», что письма являются всего лишь поводом. Он должен был узнать все, что у них произошло, а заодно и подтвердить слух о нашем намерении оставаться на месте в будущую кампанию и не предпринимать наступательных действий. На этом приказание оборвал стук в дверь снаружи…

На это фельдмаршал ответил вспыльчиво. Дверь открылась, и на пороге появился прапорщик, которому казалось не больше двадцати лет. Но не он собирался отнять время и внимание у его сиятельство, а принесенный им пакет от генерала Салтыкова.