Как Пётр I реформировал систему престолонаследия в России

14 февраля 1718 года Петром I был издан Манифест о лишении царевича Алексея Петровича прав на российский престол. Спустя 4 года появился и новый закон о престолонаследии, коренным образом изменивший прежнюю систему передачи высшей власти от отца к старшему сыну. Что, впрочем, было всего лишь возвратом к хорошо забытому старому – византийским (да порой и русским тоже) традициям в этой области.

Причиной упомянутых выше событий стал настоящий кризис вокруг сына российского самодержца от первого брака – Алексея Петровича. Можно спорить о том, насколько его последующее поведение было спровоцировано достаточно жёстким отношением к нему отца, требовавшего от царевича большего усердия в проводимой этим незаурядным реформатором политике. Пётр извещал его с письме: «…известен будь, что я весьма тебя наследства лишу яко уд гангренный, и не мни себе, что я сие только в устрастку пишу – воистину исполню, ибо за Моё Отечество и люд живота своего не жалел и не жалею, то како могу Тебя непотребного пожалеть». 
Ряд историков, правда, высказывают мнение, что такое охлаждение царя к своему старшему сыну могло быть вызвано и появлением у Петра I второй жены, Марты Скавронской, в Крещении получившей имя Екатерина, и родившей супругу к тому времени сына, тоже названного Петром. Впрочем, малолетний царевич, уже объявленный новым наследником престола, умер летом 1719 года.
Так или иначе, но ни активизировать свою деятельную лояльность в отношении отцовской реформаторской политики, ни принять монашеский постриг (как это предлагали ему приближённые Петра) царевич Алексей не захотел. Вместо этого он ударился в бега и в конце концов обрёл временное убежище при австрийском дворе. Там он начал зондировать почву на предмет поддержки собственных притязаний на российский трон, первоначально рассчитывая при этом на австрийские, а затем даже и на шведские штыки, тем самым став на путь государственной измены.
Усилиями незаурядного петровского дипломата графа Толстого царевича удалось уговорить вернуться на Родину, припугнув слухом о якобы готовности австрийцев выдать беглеца Петру. Так что Алексей даже не успел дождаться положительного ответа из Стокгольма на свою просьбу о военной интервенции, который пришёл уже после его отъезда.
Вскоре после возвращения всё ещё формального наследника в Россию в начале 1718 года произошло то, что в современной терминологии принято называть сделкой со следствием. Царевич Алексей официально отрекался от статуса наследника престола в пользу своего младшего сводного брата Петра, а ему за это была обещана амнистия.
Незадачливого теперь уже бывшего наследника это всё равно не спасло. Летом того же года его судили и приговорили к смерти за государственную измену. Впрочем, осуждать царя за нарушения собственного слова не приходится – следствие было возобновлено по вновь вскрывшимся обстоятельствам, о которых в Петербурге в начале февраля ещё просто не знали. Зато позже получили законченную картину заговора с опорой на зарубежные страны, враждебные России. Так что приговор был вполне обоснован.

Но 14 февраля 1718 года о наказании царского сына речь ещё не шла. В этот день в Успенском соборе Кремля, в присутствии многих представителей высшего духовенства, генералов, чиновников, состоялась официальная церемония публичного отказа прежнего наследника трона от своего статуса. После этого был зачитан (для дальнейшего оглашения в стране) «Манифест о лишении царевича Алексея Петровича прав на российский престол». В тексте, помимо прочего, говорилось: «…И хотя он сын Наш, за такие свои противные от давних лет против Нас, яко отца и государя своего, поступки, особливо ж за сие на весь свет приключенное Нам бесчестие чрез побег свой и клеветы на Нас рассеянные от Нас, яко злоречивый отца своего и сопротивляяся государю своему, достоин был лишения живота; однако ж Мы отеческим сердцем о нем соболезнуя, в том преступлении его прощаем и от всякого наказания освобождаем, однако ж в рассуждении его недостоинства и всех выше писанных и непотребных обхождений не можем, по совести своей, его наследником по Нас престола Российского оставить, ведая, что он, по своим непорядочным поступкам, всю полученную по Божии милости и Нашими неусыпными трудами славу народа Нашего и пользу государственную утратить. <…> И тако Мы, сожалея о государстве своем и верных подданных, дабы от такого властителя, наипаче прежнего, в худое состояние не были приведены властию отеческою, по которой по правам государства Нашего и каждой подданной Наш сына своего наследства лишить и другому сыну, которому хочет, оное определить волен, и яко самодержавный государь для пользы государственной лишаем его, сына Своего Алексея, за те вины и преступлении, наследства по Нас престола Нашего Всероссийского…»

Можно заметить, что лишение права наследовать российский престол царевича Алексея стало лишь началом действительно радикальной петровской реформы порядка наследования высшей власти в стране. Итогом реформы стал царский Указ от 16 февраля 1722 года, в котором говорилось: «…дабы сие было всегда в воле Правительствующего Государя, кому оной хочет, тому и определить наследство, и определенному, видя какое непотребство, паки отменить, дабы дети и потомки не впали в <…> злость, имея сию узду на себе. <…> Дабы все Наши верные поданные, духовные и мирские без изъятия, сей Наш устав пред Богом и Его Евангелием утвердили на таком основании, что вся, кто сему будет противен, или инако как толковать станет: тот за изменника почтен, смертной казне и церковной клятве подлежать будет».

Критики этого петровского акта до сих пор нередко иронизируют, говоря: «По этому закону император мог назначить своим наследником кого угодно». При этом противопоставляют такому изменённому порядку якобы незыблемый до того времени на Руси порядок наследования короны от самодержца к его старшему сыну.
Спору нет, данный порядок действительно считался, особенно среди не самых аристократических слоёв населения, наиболее правильным и справедливым. Собственно, и постепенный рост могущества Московского княжества в XIV-XV веках был вызван не в последнюю очередь тем, что его население не собиралось подчиняться пришлым претендентам на княжеский стол (вроде двоюродного брата московского князя Василия Тёмного Дмитрия Шемяки), если те не были прямыми наследниками династии Даниила Московского и Ивана Калиты. 
Но вот назвать этот порядок абсолютно незыблемым… В 1502 году, например, освободивший Русь от монголо-татарского ига Великий Князь Иван лишил статуса соправителя (то есть, юридически «младшего государя») своего внука Дмитрия, сына своего первенца, старшего сына Ивана, умершего почти десятилетием ранее. И возвёл вместо него сына от брака со своей второй женой, Софьей Палеолог – Василия. Дмитрий Иванович же отправился со своей матерью, невесткой грозного Великого Князя в заточение, где спустя 7 лет и умер.
Хрестоматийной стала история о том, как знаменитый Иван Грозный, чтобы проверить настоящую лояльность к себе своих придворных, притворился больным и потребовал принести присягу своему малолетнему сыну как будущему царю. Многие князья и бояре тогда сделать это отказались, за что и поплатились, особенно с наступлением опричнины. 
Но здесь важен сам факт принципиальной возможности отказа от такой присяги. Это указывает на то, что среди высшей аристократии порядок наследования короны от самодержца к старшему сыну явно не носил некий сакральный характер и при первой возможности его старались обойти наиболее ретивые претенденты на престол.

Если уже с XVI века официальная идеология растущего в силе Российского государства базировалась на положении «Москва – Третий Рим», стоит вспомнить о том, что в «Риме Втором» – Византийской империи, чьей наследницей считала себя Москва, никакого закона о престолонаследии (во всяком случае, долгосрочного и незыблемого) не существовало.
Император там был верховным главнокомандующим не только по формальному статусу. Он, по сути, был ещё и лидером, избранным армией на высший пост в государстве. И в случае смерти венценосца корона на его сына возлагалась, только если царевич ещё при жизни отца возводился последним в статус соправителя-кесаря. При этом таким кесарем мог быть не только сын, но и, скажем, зять, тесть, внук, племянник, то есть почти любой избранник действующего императора из числа свободных граждан Византии. 
В противном случае, формальное родство сына умершего монарха, если тот ещё не был возведён в звание кесаря, могло и не помочь тому занять трон, особенно, если армия (или хотя бы столичная гвардия) имела на этот счёт особое мнение.

Возвращаясь к реформе престолонаследия, проведённой Петром I, можно сказать, что её суть, – это, во многом, обращение к византийским традициям. По иронии судьбы сам первый российский император так и не успел назначить себе наследника, промолвив на смертном одре лишь «отдайте всё…» и не назвав имени. 
После чего в России на несколько десятилетий наступила эпоха политической нестабильности, когда новый монарх либо просто возводился на трон после смерти прежнего усилиями более влиятельных дворянских группировок и стоящих за ними гвардейцев (как Екатерина I), либо занимал это место после свержения предшественника теми же гвардейцами (как Елизавета Петровна и Екатерина II).

Официально же петровский Указ о престолонаследии был отменён лишь императором Павлом I 16 апреля 1797 года, в день его коронации. Впрочем, самого Павла Петровича изданный им Акт о престолонаследии, вновь возвращающий порядок наследования престола от умершего императора к его старшему сыну, так и не смог спасти от «апоплексического удара табакеркой» заговорщиками, убившими его в Михайловском замке. Последние, думается, и решились на такой радикализм не в последнюю очередь из-за того, что точно знали – после неугодного им Павла I на престол взойдёт его старший сын Александр, который знал о заговоре. 
Правда, это политическое убийство в результате заговора верхов стало последним в истории русской монархии. И с начала XIX века трон в Российской империи передавался, при наличии у почившего царя детей, старшему сыну, что действительно немало поспособствовало избавлению процесса престолонаследования от насильственных эксцессов века 18-го. 

Художник: Н. Ге.