Пришлось мне как-то лежать в больнице в палате с тремя бабушками...

Пришлось мне как-то лежать в больнице в палате с тремя бабушками. Вечером после отбоя они начинали общаться. Я просто не могла это не записать.

Дарья Николаевна, заботливо утопив вставную челюсть в стакане и нацепив очки, приступала к чтению вслух какого-то бульварного любовного романа. Все, включая меня, превращались в слух.

- Она подофла к нему и ствастно прифалась фсем телом.

- Что стиралось? – кричала глухая баба Маша, - что они там стирали, говоришь, а? Белое? Ну дык прокипятить бы надоть сначала. Белое-то.

- При-фа-лась! Никто не стифал. Прифымались только.

- Ааа! Ну хороший знать, мужик, раз стирать помогает бабе. Не надобен и клад, коли у мужика лад, - успокоилась баба Маша.

- Ладно. Дальфе фитаю, - отмахнулась Дарья Николаевна, - Так, на фем я останофилась...Фначит... Прифалась фсем телом. Я фебя люблю больфе фызни – фказал он, прифав ее к фебе.

- Чаво? Чаво к шубе? Опять за стирку взялись чтоль? Да что они такие засери, столько навазюкали-то? Этак только и стирай. Чай черное от стирки не белеет, - кипятилась баба Маша.

- Погодите-ка, - встрепенулась Нина Ивановна, - так и сказал – люблю? Да не могет быть такого! Врут небось! Мне мой обалдуй только два раза за всю жизню сказал, что любит – когда замуж звал, и когда помирал. А этот уже раз десять одной и той же девке мозги пудрит. Знать, девка-то не дура! Не поддается! Молодец, девка! Эка петух какой!

- Фак! Фитаю дальфе, - не поддавалась на провокации Дарья Николавна, - он фадно прильнул к ее губам…

- Чаво??? – проснулась баба Маша, - жадный, знать, мужик-то оказался? Ах ты пес! Такие они! Жадные все как один! Небось стирал-стирал, да и мыло спер! Мыло-то поди дорогое, а как же! Знаем-знаем! Все они такие! У жадных в зенках пятак, а в ушах четвертак.

- Да прильнул он жадно! К устам! Любовь у них! – гаркнула Нина Ивановна в ухо бабе Маше.

- Чаво? Чаво ульнул? Морковь??? В огород чтоль его пустила? Ну дура девка. Да разве ж можно мужика в огород пускать! Ну дура девка. Да гони ты его поганой метлой! Как веревочка не вьется, а конец всегда найдется!

- Фоспади! Фа любовь! Кака мофковь! Лафно. Фитаю… Они слились в стфастном огне…..

- Чаво? Страстная неделя чтоль ужо? Мыться чтоль пошли? Ну добро. Постирались- помылись, все как у людей. Небось хахаль-то ее извазюкался дюже по огородам-то шастать. Теперича отмывайся, засранец. Стирал- не устал, а помылся-не узнал.

Не обращая на нее внимания, Дарья Николаевна уставилась в книгу, выпучив глаза и осеняя себя крестным знамением.

- Бофе мой… Фто они творят…. Ой срамота, ой стыфоба. Мать честная! Фа у меня язык не пофевнется. Ой мои гваза… Фобчем, в конце она заплакала от фастья.

- Чаво? Теперича плачет? Ага! Ясно дело, наплачется теперича. Кровавыми слезами умоется! Думай бОшкой – не будешь вековушкой! Девка – хват, берися за ухват! Ночная кукушечка дневную перекукует.

- Надо жа, - зевнула Нина Ивановна, - а мой дед так не умеет. Ни разу не плакала опосля энтого. А можа побил он ее?

- Чаво? Кто убил? А? Ухайдакала парня чтоль? Ну так сразу надоть было. Как начал морковь таскать, так и приложилась бы лопатой-то. А таперича чаво, опосля-то. Долбил-долбил Данило, да сломал долбило. Такие они, охотники по морковь-то лазить – девку спортил да прости-прощай.

- Дусь, а Дусь, - громким шепотом зашелестела Нина Ивановна, - Ты это, энту книжицу мне дай. Деду покажу. Как люди умеют. Да и сыны давеча женились, авось сгодится.

- Чаво? Родится, знамо дело! Опосля энтого завсегда кто-нито родится. Ум выносишь- в подоле приносишь! Эх, пропала девка! Любить люби, а честь не тереби! Слышь, Дусь, как зовется книжка-то? Не про Маньку ли Хохлову? А то все прям как про Маньку писано. Знать, кто из нашего села писал кабы. Все тютелька к тютельке. Повадился один, знач, в баню стираться ходить, у него знамо нетуть бани-то. Потом, знач, мыться давай. А где ж мыться, раз нетуть бани? Ну и огородами-огородами туды-сюды - то картошечку, то моркошечку. Манька-то его хвать мотыгой, а он-то, хитрец-молодец, говорит, люблю-не могу, хоть картошечку да к сердцу прижму. Манька-то, не будь дура, говорит, под венец и делу конец. А до венца-то она его давеча в соседском огороде застукала – и там картошка, видать, сладка. Ну и в сердцах-то пристукнула подлеца вилами чтоль али ухватом. А ничаво, малец ужо подрастает у ней. Знамо, дите родить - не ветку сломить. С дитями горе, а без детей - вдвое. Дусь! А Дусь! Книжка-то, чаво там, про Маньку чтоль? Кем писано-то? Небось, Глашка-змеюга написала? Ась?

Автор: Наталья Пряникова

взято вконтакте