Галактика по имени Майя: эксклюзивные отрывки из новой книги Вадима Верника о легендарной балерине
Мне фантастически повезло. Однажды пять осенних дней я провел рядом с легендарной балериной Майей Плисецкой. Это было в крошечном финском городке Миккели. Плисецкая там гастролировала (хотя ей было уже за 70), а я снимал о ней документальный фильм как автор и ведущий. Поразительно, но и сегодня я помню каждый миг нашего общения — настолько сильными были мои впечатления.
...Закулисный холл концертного зала. Навстречу неспешно идет Майя Плисецкая! Крохотного роста, в черном трико, шароварах и специальных дутых валенках. Стандартная балетная униформа. Раньше мне казалось, что Плисецкая ростом повыше. Только фантастически длинные руки и лебединая шея выдают в ней легендарную балерину. «Как добрались? Как устроились? — одаривает улыбкой. И сразу к делу, без лишней лирики: — Давайте торопиться. У нас не слишком много времени. Время не безгранично». Эта собранность и концентрация у нее в крови.
Майя Михайловна пригласила в свою гримерку. Светлая комната, в напольной вазе — три большие красные розы, на гримировальном столике вселенский беспорядок: пуанты, заколки, бесконечные балетные аксессуары, афиша. Я высказываю свои пожелания: интервью хотелось бы разбить на несколько глав и записывать каждый день по одной главе. Кроме того, важно снять репортажные моменты, фиксирующие закулисную жизнь Плисецкой. В Миккели мы приехали на пять дней, и глав будет пять.
– Меня всё устраивает. Только должна предупредить: сниматься буду без грима и специального макияжа. Конечно, это заявление несколько озадачило — все-таки возраст солидный. Я поинтересовался у оператора Андрея Квардакова, есть ли у него какие-то специальные фильтры. Но ничего не понадобилось. И не потому, что Плисецкая передумала. Нет, она осталась верна себе — только деликатно подкрашенные губы и ресницы. А в остальном...
Как только включалась камера, происходило следующее. Все морщины на лице Плисецкой разглаживались, и она молодела лет на двадцать! И такое преображение происходило каждый раз, когда звучало слово «мотор!». Сначала я думал, что мне это только кажется и что желаемое я выдаю за действительное. Но вот я слышу от редактора Тони Суровцевой: «Ты замечаешь, что Плисецкая как-то меняется в кадре?» Я провел немало съемок, но ничего подобного больше не видел. Такое сильное энергетическое поле излучала только Майя Плисецкая.
Интервью с Майей Михайловной мы записывали в разных местах. Первую часть решили снимать здесь же, в гримерке. Конечно, я страшно волновался. Боялся, если что-то не понравится, услышать грозные реплики — все-таки был в курсе, как Плисецкая рубит сплеча. Первые слова буквально выдавливал из себя. Но волнение оказалось напрасным. За всё время нашего общения ничего, кроме внимательного и доброжелательного отношения, я не почувствовал. И это тоже для меня было открытием. А общались мы много — и в кадре, и за кадром. Всё, что рассказывала Плисецкая, настолько увлекало, и было одно желание — чтобы камера не выключалась ни на секунду. Обо всем хотелось узнать из первых уст. Плисецкая в черных облегающих брюках и легком свитере с пестрым орнаментом. Пока оператор устанавливал свет, успеваю сделать комплимент:
— Какой у вас чудесный свитер и как вам идет.
— Позавчера на вещевом рынке купила.
— Ничего себе!
— Обожаю рынки. Мне кажется, рынок многое рассказывает о том, как живет город. Мы с Улой, администратором, туда отправились, и я чего-то купила. Свитер и теплые туфли. С нами был Илюша, переводчик: «Ой, как мне хочется теплые туфли». Я ему купила тоже.
Я не мог не задать Плисецкой вопрос:
— Когда вы поняли, что в балете вам дано больше, чем другим?
— Знаете, Вадим, интуитивно я это, очевидно, чувствовала всегда. Дело в том, что мы ведь не задаем себе подобные вопросы и не отвечаем на них. И вот на такой вопрос я сама себе никогда не могла бы ответить. Я вам лучше байку расскажу. Шел старый бородатый человек, и мальчишки ему говорят: «Дед! Ты когда спишь, бороду кладешь на одеяло или под одеяло?» Тот стал думать — и перестал спать. Я люблю цитировать эту байку «от Плисецкой», когда речь идет о каких-то вещах, которые невозможно однозначно сформулировать...
Рядом с концертным залом, где проходили выступления, — живописное озеро, плавают лебеди. Почему бы нам не сделать там съемку с Плисецкой? Это же так символично: Одетта и Одиллия в балете «Лебединое озеро» — коронные партии Плисецкой. Майя Михайловна согласилась сразу. Через час после интервью встречаемся на служебном входе. Плисецкая в черном лаковом кожаном пальто практически до пят, с широкими плечами, на шее — цветная косынка. На озере тихо, лебеди подплывают к берегу. Плисецкая чуть-чуть их подкармливает. Лебеди совершенно ее не боятся — наверное, чувствуют родственную душу.
— Северная природа — ваша стихия?
— Я южную природу тоже люблю. Тепло люблю. Никак не могу привыкнуть к холоду. Кажется, Амундсен, полярник-путешественник, сказал, что человек может привыкнуть ко всему, кроме холода. Вот это про меня. С детства не люблю холод, с самого Шпицбергена. Там всегда было холодно, а лень было одеваться. Ведь это же надо кутаться: одни штаны, другие, шуба, шапка — тоска зеленая.
— Но все-таки дача у вас не на юге, а в Прибалтике.
— Ну, это не нарочно, просто мы были на гастролях в Вильнюсе, я танцевала сотый спектакль «Анна Каренина». После спектакля местные устроили прием. Я восхищалась здешней природой, и один из гостей, идеолог компартии Литвы Шепетис, неожиданно предложил: «Ну хотите, постройте у нас дом». Тогда было такое время, что можно было построить, раз он разрешил. Так мы построили дачку в городке Тракай. Мне там очень нравится. Щедрин работает, я немножко занимаюсь, там у меня есть станочек для тренировки. Там действительно отдых.
Наша прогулка заняла часа полтора. У концертного зала Плисецкую окликнул пожилой крупный мужчина. Обратился на русском языке:
— Я специально приехал из Хельсинки на ваше выступление. Они обменялись несколькими фразами, и мы с Майей Михайловной зашли внутрь.
— Это бывший солист балета. Начинал танцевать, когда я уже была примой. Давно живет в Финляндии.
Мы попили чай в буфете.
— Чтобы выглядеть худой на сцене, в жизни тебя вообще не должно быть видно, — произнесла Майя Михайловна и заказала себе порцию зеленого салата. Авокадо, фета, помидоры черри — эти продукты, кажется, я увидел тогда впервые.
...Мы говорим о любви. Всё, что связано с мужем, выдающимся композитором Родионом Щедриным, магически действует на Плисецкую, в ее голосе только теплые ноты. В своей автобиографической книге «Я, Майя Плисецкая...» она рассказывает о знакомстве с Родионом Константиновичем. А я хочу дать слово второму участнику тех давних событий:
«Это было в доме Лили Брик, я играл на рояле свои сочинения, и мы с Майей увиделись. Любви с первого взгляда у нас не было — так, чтобы сразу воспылали сердца и мы бросились в объятия, нет, просто возник какой-то интерес. Я тогда писал музыку к кино. У меня уже была своя машина, «Победа». Я развозил гостей, их было совсем немного, по домам. Ну и так выкроил маршрут, чтобы последней отвезти Майю, на Щепкинскую. Это был 1955 год, а поженились мы в 58-м. Вы меня спрашиваете, как она была одета? Это неважно. Она была ни на кого в мире не похожа. Это совсем немало. До нашей встречи с Майей я ни разу не видел ее на сцене. И, конечно, то, что я достаточное количество своей творческой деятельности уделил балету, это «вина» Майи Михайловны. Но ведь это так логично. Скажем, у Эдварда Грига жена была певицей, поэтому он писал столько романсов. Это естественная творческая связь между супругами. Я не жалею об этом. Потому что балет вошел в сферу моих жизненных и профессиональных интересов. Я люблю Плисецкую в балете, а не балет как таковой».
— Не могу сказать, что у меня был какой-то роман, который оставил серьезный след в моей жизни. Щедрин был единственным человеком, которого я полюбила. Причем сразу. Мне в нем нравилось всё. Как и до сих пор. Сорок лет прошло. Он меня ни разу в жизни ничем не раздражил.
— Родион Константинович когда-нибудь говорил с вами на повышенных тонах?
— Да, бывало. От досады, что я сначала делаю, потом думаю, а надо бы наоборот.
— А вы с ним?
— Ну, может, немножко на другой ноте общалась, чем мы сейчас с вами разговариваем. Но неприязни друг к другу не было никогда.
— Судя по фотографиям, у Щедрина в молодости была романтическая внешность.
— Мне кажется, реально он был красивый! Вот так, именно красивый. Высокий, светлый, с голубыми глазами. Это то, что мне нравилось. Я сделала в жизни миллион ляпсусов, и Щедрин всю жизнь вроде как ходил за мной с тряпкой. Знаете, исправлял и потом подтирал все эти мои ляпсусы. Он должен был делать две судьбы, но делал одну мою. И, конечно, его это раздражало. Но он всё равно с обожанием ко мне относился.
— А может, вы его идеализировали?
— Совсем не надо идеализировать, чтобы видеть всё, что он делает. Как на всё реагирует, как болеет за меня. Как переживает за каждое слово, как за меня дерется, как он с людьми испортил отношения из-за меня...
— Вы постоянно в творчестве, Родион Константинович — в творчестве. Вас невозможно на кухне представить. А каков ваш быт?
— Вы знаете, у нас была Катя, которая в прошлом году умерла, я даже до сих пор не могу понять, что ее больше никогда не увижу. Она была родной человек. Член семьи. С ней прожита вся жизнь. Терпение у нее было адское! Как может быть терпелив только русский человек, о котором пишет Николай Лесков. Я даже один пример приведу. Так неожиданно всё это у нас с вами поворачивается, весь разговор. Щедрин — заядлый рыбак, просто такой профессиональный. Без рыбы, без трепещущей рыбы он не приезжал. На рыбную ловлю ездил с компанией друзей, каждую субботу или воскресенье, я сейчас не помню. В 4 часа утра они уезжали в какое-то место, куда надо было часа три или даже четыре ехать. И там ловили рыбу. Для этого, чтобы меня не беспокоить, Катя себе ставила на 3 часа утра будильник. На цыпочках шла в нашу комнату, и вот так за одеяло, за ногу его дергала, и он сползал и тихо уходил. И я, хотя очень чутко спала всю жизнь, этого не слышала. Настолько всё было по воздуху... Вот так обычно продолжалось весь февраль. Потом наступил март, апрель, май, уже всякая зимняя рыбалка закончилась, и вдруг Катя однажды днем говорит (она звала Щедрина «хозява»): «Хозява, а ты бы мне отключил будильник, а то он меня каждый день в 3 часа утра будит». Это через несколько месяцев! Понимаете, вот вам пример терпения.
— Сейчас вы живете в Мюнхене, с вами нет Кати. Приходится что-то самой готовить?
— В Мюнхене мы всё делаем сами. Родион Константинович ходит в магазин, он всё приносит, я что-то такое приготовлю, примитивное. Не жарю, не парю. Если картошка, то мы ее отвариваем, это несложно, даже если сосиски Родион принес, это несложное приготовление. А потом он сам моет посуду, потому что не хочет, чтоб я портила руки.
— Идиллия продолжается.
— Люблю пройтись с Щедриным вечером по Мюнхену. Недалеко от нас чудная крошечная пивная, там такое пиво, которого нет больше нигде. И вот это мы любим тоже. Пройтись, попить пива. И очень милые там ресторанчики, в нашем районе есть всё, никуда не надо далеко ходить. Там есть аптека в двух шагах от нас, банк, оптика — всё, что нужно.
— Как же вы пьете пиво? От пива полнеют.
— Вы знаете, полнеют, но если пить вот такими огромными фужерами каждый день. Все-таки я не каждый день пью.
Картину семейного быта дополняет Родион Щедрин:
«Капризной Майя Михайловна никогда не была. И сегодня не капризная. У нее на это нет времени, чтобы изображать птицу. Она погружена в искусство, в балет, и, когда люди заняты, им не до того, чтобы в жизни играть какую-то роль. И никаких особых таинств в нашей обыденной жизни не происходит. Мы на кухне пьем чай, Майя необыкновенно хорошо заваривает чай. На кухне никаких специальных разговоров не ведем — не говорим о Шопенгауэре, о выставках. Она дома занимается и хозяйственными делами, когда нам некому помочь, постирает и рубашку, и свитер, и пришить что-то может запросто, не придавая этому ровно никакого значения. Умеет быстро и с аппетитом что-то приготовить, и сама получает от этого удовольствие. Замечательно у нее получается грибной суп из тех белых грибов, что мы вместе собираем. Она большая грибница, любит походить в лесу, поискать грибы, потом мыть, чистить, жарить. Предвкушает, как она сейчас будет готовить — обязательно с перловой крупой. Если нет перловой крупы, она не поленится сходить в магазин или у соседей попросит. Умеет она справиться и с рыбой, которую я ловлю. Единственное, что доверяет мне, — это чистка рыбы. Здесь у меня опыт большой. Видите, и в жизни она совершенно нормальный человек, никаких отклонений в роли жены у нее за все прожитые годы не было и, слава богу, нет».
— Вы говорили, что Щедрин нешаблонно за вами ухаживал — например, не дарил цветы.
— Сейчас дарит. Просто, опять же, буквально под нашими окнами — цветочный магазин, и у нас всегда дома цветы, всегда. Бывает, я где-то в поездке, а он мне по телефону говорит: «Пора приезжать, потому что я уже посадил цветы на балконе».
— Ваш брак когда-нибудь был под угрозой?
— Брак под угрозой? Нет, нет. Никогда. Я не думала, что могу когда-то с Щедриным расстаться. Даже мыслей таких не было. Я знала, что никогда с ним не расстанусь.
Из разговора с Родионом Щедриным:
«Мы не ссоримся, мы живем дружно. За все годы нашей совместной жизни мы еще не успели надоесть друг другу. Видел ли я плачущую Плисецкую? Вы знаете, она не плакса. Она со стержнем. Иначе бы сломалась. Конечно, у нее бывает и комок в горле, но это эмоциональные встряски».
— А у вас есть какой-то рецепт идеальной семейной жизни?
— Наверное, нет. Мне даже могут сказать: «Так хорошо, как вы описываете, в реальности не бывает».
— И я могу сказать.
— Поэтому какой уж тут рецепт? Этого ведь тоже могло и не быть, мы же могли и не встретиться.
— Судьба.
— Судьба, конечно. Выяснялось, что на свете есть такой человек, может быть, второго и нет. Я так думаю, что нет. И потому тут какой же может быть рецепт? Человек относился и относится ко мне лучше, чем мать...
К рекомендациям у Майи Плисецкой вообще стойкий иммунитет:
— Я никогда не даю советы, потому что за совет могут и проклясть.
Эти мудрые слова Плисецкой не раз помогали мне и помогают до сих пор.
— В книге вы пишете, что у вас стоял вопрос: либо ребенок, либо творчество. Щедрин никогда не упрекал, что вы выбрали второй путь?
— Он меня вообще ни разу не упрекнул ни в чем! А по поводу ребенка... Он, конечно, хотел стать отцом, но никогда мне этого не говорил, не настаивал. Он знал, что моя профессия тогда будет под угрозой. И он не хотел довлеть, не хотел сделать для меня хоть какой-то ущерб. Никогда. Он вообще не делает того, что мне не нравится. Например, не свистит, не поет...
— ...и не танцует?
— ...не танцует, не курит.
Из разговора с Родионом Щедриным:
«Я должен сказать, что Плисецкая не звезда, а галактика. А с галактикой живется гораздо проще, чем со звездами. Ей некогда светиться, она просто занята. Всё время новые творческие идеи, фантазии, увлечение новым сюжетом. И я думаю, ничего другого, кроме балета, у нее в жизни не получилось бы. Она слишком спонтанна, порывиста. Как птица рождается для того, чтобы летать, так и она рождена для балета»...
До вечернего спектакля еще много времени. И я предложил Майе Михайловне... совершить шопинг. Почему бы не включить такой эпизод в наш фильм, если это созвучно самой героине? Плисецкая согласилась легко. Через час мы встретились на служебном входе, с нами переводчик: все-таки о съемке, да еще экспромтом, наверняка надо будет договариваться на месте. Я хотел снять в каком-нибудь бутике, но выяснилось, что бутиков в Миккели нет, и мы отправились в торговый центр. Там зашли в магазин Benetton. Владелица магазина была счастлива такой именитой гостье. А дальше Майя Михайловна устроила импровизированное дефиле. Она перемерила множество кофточек и свитеров. С удовольствием позировала, прохаживаясь мимо торговых рядов, и ловила на себе наши восхищенные взгляды и улыбки случайных зрителей. В результате Майя Михайловна купила пять кофт одного фасона, только разных цветов. На кассе Плисецкая достала очки, чтобы увидеть сумму чека, но не стала их надевать, а лишь поднесла к лицу, причем украдкой. Возможно, очки для нее ассоциировались с возрастом...
Одна из кофточек очень понравилась редактору Тоне Суровцевой, и Майя Михайловна купила ей такую же. У Тони сохранилась фотография, где они с Плисецкой позируют в одинаковых нарядах. Когда мы уже собирались уходить, Майя Михайловна вдруг сказала:
— Вадим, я хочу, чтобы у вас тоже осталась память обо мне. Что вам подарить? Выбирайте.
Я не ожидал такого поворота событий и растерялся. В результате мы вместе выбрали для меня махровый халат! Я носил его дома долгое время, и это напоминало мне о щедрости и внимании Плисецкой...
В один из дней мы говорили о женских секретах Майи Плисецкой. Оператор ставит свет, надевает на Плисецкую петличку со звуком, и мы начинаем.
— Вы ощущали себя роковой женщиной, по которой сходили с ума мужчины?
— Да, пожалуй, никто не сходил с ума. Это так уж придумали. Кто сходил с ума? Я таких не знаю. Не знакома.
— Когда вы почувствовали, что вы красивая?
— Никогда. Я этого не думаю про себя. Я не думаю, что я красивая. Так что тут вопрос даже неожиданный. (Улыбается.)
— Неожиданный? Ваш ответ неожиданный.
—Я просто не думаю, что я красивая. Мне нравится красота совсем другая. Вы знаете, у меня, наверное, плохой характер, потому что я во всем вижу только минусы. И в своем исполнении, и в своем поведении, и в своем лице. Когда я на себя смотрю на экране: «Ага, вот это не так и вот это плохо, надо бы исправить». И всё время так. Сказать, что я восхищаюсь собой, — такого, наверное, и не было никогда. Мне очень трудно угодить самой себе. Мне в этом, кстати, очень помогает Щедрин. Потому что когда он мне советует, как надо исполнить, и я к нему прислушиваюсь, то получается хорошо.
Опять Щедрин как спасательный круг.
— Несколько лет назад президент Франции Жак Ширак вручил вам премию за элегантность. Что значит для вас быть элегантной?
— Знаете, это немножко странная вещь. У меня уже была такого рода премия — мне ее вручала Барбра Стрейзанд. Люди видят во мне то, чего я сама не вижу. Они что-то во мне находят, это их дело, это вопрос к ним. Я знаю элегантных людей от природы и сразу вижу, что человек элегантный. Даже когда он просто ест, просто говорит, просто естественно двигается, как кошка. Она ведь не знает, что она элегантна.
— А кто таким примером является для вас?
— Щедрин. Он элегантен, даже когда его никто не видит. Когда он не знает, что на него смотрят.
— Про вас однажды кто-то сказал: «Вот греховодница идет», имея в виду, как броско и ярко вы одеты. Это некий вызов?
— Да, это был всегда вызов. Вот вы — так, а я — иначе. Немножко назло, позлить. Ведь многие люди считают: не надо вызывать зависти, протеста какого-то. А я — наоборот. Ну вот, нате, завидуйте, злитесь, сплетничайте про меня, говорите гадости, врите. Пожалуйста.
— Зачем вам это нужно?
— Потому что время такое было, когда меня заклеймили, когда со мной не здоровались, когда руководитель хрущевских спецслужб Серов только ждал момента, чтобы меня схватить и посадить, у него же манеры были сталинские: схватить, посадить, а там разберемся. Но там уже никто не разбирался. Я всегда была приглашена на всякие новогодние и неновогодние правительственные праздники, по любому поводу, важному-неважному, на балы, которые устраивались в Кремле. Их устраивал Хрущев. Все делали вид, что они со мной очень почтительны и элегантны. А я сидела в золотой клетке. Я была невыездная. Я была очень нежелательная, но нужная. Может быть, поэтому меня и терпели. Потому что мною хвалились перед всеми, кто приезжал в хрущевскую оттепель в Москву. И да, на одном приеме я была в платье, «голом», огромном, и в таком виде со мной танцевал председатель Совета министров Булганин.
— В повседневной жизни что предпочитаете? Когда не нужны никакие вызовы.
— У меня нет такого пристрастия.
— Ну все-таки, белое или черное, например?
— Вы задали мне вопрос, о котором я никогда не думала. Как я себя ощущаю?.. Поскольку у меня много ролей и много разных одеяний, то там важно, чтобы к роли подходило. А в жизни это не было принципиально. Я никогда не одевалась принципиально вот так, а не иначе. Хотя знаю таких женщин. Допустим, Люся Ильющенко, наша танцовщица, актриса, репетитор, всегда одевалась в горохи, она их обожала. Сплошные горохи — большие, маленькие, это уже был принцип. У меня такого нет. Наоборот, вещи надоедают, их надо как-нибудь менять... Не знаю, ну, может, в черном лучше, чем в белом.
— Почему?
— Ну, может, подходит мне лучше. Хотя уверенности полной нет. Ну все-таки, наверное, черное. Может быть, даже черное элегантнее. В общем, если говорить о цвете, я люблю черный, красный и зеленый. Такие вещи мне, кажется, больше всего идут. Вот вы, Вадим, вчера сказали: «Коричневая кофта вам идет». А я не знала этого. Я как-то не думала об этом, потому что я вся в коричневых тонах, и волосы такого тона. Я не думала, что это может быть хорошо. А может, это зависит от вещи, от покроя. Допустим, просто фасон идет. Даже не так цвет. Или замечательный цвет, но сшито криво и некрасиво. Это всё важно, какие-то детали.
— Ваш стиль — облегающие наряды? Чтобы подчеркнуть красоту линий.
— Не всегда. Иногда облегающие, а иногда... Мне, в общем, больше идут спортивные вещи. Либо это открытое платье, либо спорт. У меня были вещи спортивного типа, с кушаками, все они мне шли больше. Вот сейчас на мне просто кофта, не модная и не спортивная.
— А джинсы вы носите?
— Да.
— Какой фирмы?
— Какие придется. Ничего специального.
— Для вас вообще не имеет значения — фирменная одежда, дорогая или на рынке продается?
— Нет, не имеет значения. Вещь, купленная на рынке, может быть очень милая. Вы мне опять же сказали: «Какой чудесный свитер», а я его купила на рынке. А другая вещь — от Кардена. Тоже неплохо. Знаете, покориться просто фирме — я считаю, неправильно. Бывает, фирменная вещь, а тебе не подходит. Прямо как корове седло.
— Пьер Карден щедрый по отношению к вам.
— Но тут нет моей заслуги. Он давал мне эти вещи, и я в них выглядела хорошо. Потому что он знал, что надо дать. Только сам он не наряжается, ходит в обыкновенном. У меня есть несколько черных вещей от Кардена, и черная вещь может быть менее надоедлива, чем цветная.
— Бывает, что вы какую-то вещь один раз наденете, а потом напрочь о ней забываете?
— Конечно. Я часто покупаю, потому что мне нравится сам процесс что-то купить, и совершенно неважно, что эта одежда мне не нужна и я ее никогда не надену. Просто обожаю ходить по магазинам, обожаю покупать. Если есть с собой деньги, я должна их истратить.
— Но ведь можно зайти в ювелирный магазин и приобрести всего лишь одно украшение.
— Конечно, можно. Такие дорогие есть украшения, которые мне не по карману.
— Вам не по карману?!
— А вы думаете, мне всё по карману? Это прекрасно, продолжайте так думать!
— У вас очень изящные клипсы. А бриллианты часто носите?
— Вы знаете, я ношу и серьги, и клипсы. Но я столько растеряла, где-то просто оставила, забыла, что уже ношу дешевые клипсы. Я вам скажу, что балет очень ограничивает. Вот если, допустим, у тебя большие цепочки, или большие серьги, или большие кольца, они мешают танцевать.
— Так ведь можно компенсировать вне сцены.
— А где эта жизнь — вне сцены, когда утром идешь в класс, вечером спектакль? Это очень редкая роль, где можно надеть дорогие украшения: допустим, в «Анне Карениной» можно было надеть бриллиантовые серьги. Не знаю, где еще. Кармен не была богата. Лебедь? Уже совсем никуда не годится. Для остальных партий тоже как-то не подходит. У меня есть одни серьги красивые, которые совершенно некуда надеть. Значит, они не нужны. Если вещь много лет не носишь, значит, она не нужна.
— Пуанты на сцене, дутые сапоги-валенки в репетиционном зале... В обычной жизни, наверное, предпочитаете каблуки?
— Да. Я люблю ходить на каблуках. И на высоких, и на... Совсем на низких — нет.
— Почему?
— Потому что неудобно: мне кажется, что я куда-то назад падаю. И для стопы неудобно. Потому что вечно уставшие стопы. И когда ровно — неприятно. Все-таки хоть маленький каблук должен быть. Но я люблю и высокий. Здесь сейчас мокро, холодно, поэтому я надела кроссовки. А вообще хожу в модных хороших туфлях.
Майя Михайловна поглядывает на часы. Начинает нервничать. Вечером у нее спектакль — балет «Курозука», поставленный великим Морисом Бежаром специально для великой Майи. Понимаю, что надо заканчивать. А вывод для себя я уже сделал: основное правило Плисецкой — «никаких правил».