Новости по-русски

Машина целомудрия. Любовь в повестях Аркадия Гайдара

Философ Эдуард Надточий предлагает нетривиальную трактовку гайдаровских сюжетов. Он приводит наблюдение Мариэтты Чудаковой: как дети, так и взрослые в поздних повестях Гайдара "вырваны из трудовых будней и находятся в ситуации праздного/праздничного исключения: на больших летних каникулах".

Тем интереснее видеть, как дана связь счастливой страны детской праздности с миром взрослых в "Военной тайне", пишет Надточий. "Они связаны тайной, поданной трояко: как тайна жизни маленького Альки (гибель матери в румынской тюрьме); как тайна "незаконного" поступка одного из пионеров (похожего на запрещенное купание); как тайна воров-начальников с соседнего строительства... Сюжет "Военной тайны" - совсем не тотальная мобилизация на борьбу с врагом. В этом случае произведение просто плохо сделано... А кульминационный эпизод - нелепая смерть маленького Альки - становится совершено необъяснимым и ненужным".

Идиллия, демобилизация и мировая революция

Но стоит перевернуть оптику, утверждает Надточий, и все становится на свои места. "Военная тайна" - это "повесть о демобилизации, о возможности видеть мир в оптике примирения и дружбы, а не войны и поиска врагов. Отсюда - христологическая тема жертвы. Тайна, которую выпытывали буржуины у Мальчиша-Кибальчиша... - тайна дружбы и взаимопомощи... Эта гайдаровская линия становится еще яснее в "Голубой чашке", где путешествие строится как универсальное разрешение всех конфликтов, как активное производство идиллии".

Но этот вывод прямо противоречит финалу повести, где ни о какой демобилизации речи быть не может - напротив, все герои становятся по местам, как патроны в обойму. Проза Гайдара устроена сложнее, из нее нельзя извлечь недвусмысленной морали.

Ближе к истине, как представляется, филолог Михаил Свердлов:

"Гайдар, может быть, единственный великий писатель в подцензурных 1930-х годах: он создал поистине завораживающий мир, вовлек читателей в свою словесную стихию, влюбил их в своих героев. Как никто в те годы, он овладел искусством нагнетать ужас (смерть Альки) и ввергать в восторг (от солнца, снега, воды и игры)...

В чем секрет этого соединения счастья и тревоги, какова разгадка военной тайны у позднего Гайдара? В последней ставке на то, за что он сам воевал когда-то, - на мировую революцию. В годы, когда даже помыслить о всемирном коммунистическом походе, о планетарной экспансии красного знамени было чревато обвинением в троцкизме, мог ли автор "Военной тайны" отказаться от заветной идеи, по сути религиозной? Для него это было бы равносильно предательству, сдаче - и на что же он поставил? На детей: они у Гайдара хранители великой мечты, они в походе, они совершают экспансию... Ведущей исторической силой теперь является "Первый октябрятский отряд имени мировой революции".

Пределом этого гайдаровского мифа является магия жертвы: смерть ребенка или же готовность к смерти дает мощный энергетический всплеск и в "Военной тайне", и в "Судьбе барабанщика". После смерти Альки все разрешается, рассеивается и проясняется; и на небе, и на душе Натки становится ясно, светло. После выстрела барабанщика "гром прошел по небу" - как по волшебству, тут же подоспела помощь и выпустили из тюрьмы его отца.

Вот какой ресурс нашел Гайдар в детской литературе. Именно благодаря этому ресурсу он не исписался, как подавляющее большинство писателей 1930-х годов, а поднялся к самым вершинам художественной силы и славы".

Свои и чужие

В прошлой порции этих заметок ("Зачарованная страна Аркадия Гайдара", НГ-Ex Libris № 16 от 25.04.24) мы показали, что Натка, юная героиня "Военной тайны", чувствует себя абсолютно своей и в Крыму, где оказывается впервые, и в Москве, и во всей Стране Советов (буквальная реализация строки из песни "Человек проходит как хозяин"). Таковы же и все обитатели этой советской идиллии - за вычетом внешних врагов и горстки внутренних вредителей.

Коллизию "своих и чужих" подхватывает такой эпизод из повести "Судьба барабанщика". Подросток Сережа, оставшись без попечения взрослых, бездумно тратит деньги и в поисках развлечений забредает в Парк культуры. Но парковый карнавал лишь усугубляет его тоску и тревогу.

"В своей дешевенькой полумаске из пахнувшего клеем картона я стоял под деревом, одинокий, угрюмый, и уже сожалел о том, что затесался в это веселое, шумливое сборище.

Вдруг - вся в черном и в золотых звездах - вылетела из-за сиреневого куста девчонка. Не заметив меня, она быстро наклонилась, поправляя резинку высокого чулка; полумаска соскользнула ей на губы. И сердце мое сжалось, потому что это была Нина Половцева.

Она обрадовалась, схватила меня за руки и заговорила:

- Ах, какое, Сереженька, горе! Ты знаешь, я потерялась. Где-то тут сестра Зинаида, подруги, мальчишки... Я подошла к киоску выпить воды. Вдруг - трах! бабах! - труба... пальба... Бегут какие-то солдаты - все в стороны, все смешалось; я туда, я сюда, а наших нет и нет... Ты почему один? Ты тоже потерялся?

- Нет, я не потерялся, - мне никого не надо. Но ты не бойся, мы обыщем весь парк, и мы их найдем. Постой, - помолчав немного, попросил я, - не надевай маску. Дай-ка я на тебя посмотрю, ведь мы с тобой давно уже не виделись.

Было, очевидно, в моем лице что-то такое, от чего Нина разом притихла и смутилась. Прекрасны были ее виноватые глаза, которые глядели на меня прямо и открыто".

Подростки проводят вечер в парке, Сережа на последние деньги угощает Нину ужином и кормит мороженым. Наконец на аллее показывается сестра Нины - приходит пора расставаться.

"Ее отец, Платон Половцев, инженер, был старым другом моего отца.

Когда отца арестовали, он сначала не хотел этому верить. Звонил нам по телефону и обнадеживал, что все это, наверное, ошибка.

Когда же выяснилось, что никакой ошибки нет, он помрачнел, снял, говорят, со своего стола фотографию, где, опираясь на эфесы сабель, стояли они с отцом возле развалин какого-то польского замка, и что-то перестал к нам звонить и ходить с Ниной в гости.

Да, он не любил Валентину. И он осуждал отца.

Я не сержусь на него. Он прямой, высокий с потертым орденом на полувоенном френче... Он дорожил своим честным именем, которое пронес через нужду, войны, революцию... И на что ему была нужна дружба с ворами!"

Действие повести происходит в середине 30-х. (Летние карнавалы в ЦПКиО начались в 1935-м, кампания "перековки" заключенных-"каналоармейцев" (а отец Сережи отбывает срок именно на Беломорканале) продолжается до 1936-го. Сам канал был сдан в эксплуатацию в 1933-м, но работы по освоению прилегающих территорий продолжались и позже). Уже через год-два все может перевернуться. Старый большевик Платон Половцев, по всей вероятности, окажется в куда более страшном круге ада, чем отец Сережи с его "бытовой" статьей. Но в момент действия повести развитие влюбленности Сережи и Нины невозможно. Советская идиллия - удел равных и полноправных. Впрочем, и в античной идиллии вмешательство божества (Аполлона или Диониса) в мир смертных - это нарушение равновесия и разрушение гармонии.

Белоснежка и семь тимуровцев

Вадим Михайлин замечает: в фильме "Тимур и его команда" (1940) возникает двусмысленная сцена. Девочка Женя "забирается на чердак, в тайный штаб тимуровцев, и ее там обнаруживает агрессивно настроенная мальчишеская стая, окружает и прижимает к стене. Ситуацию разряжает появление вожака, Тимура, но ощущение опасности зритель уже успел попробовать на вкус".

Марк Липовецкий в связи с этой ситуацией считает, что в повести Гайдара "легко узнается трансформация "Белоснежки и семи гномов". Внешнее сходство и впрямь имеется. На роль злобной мачехи можно (с некоторой натяжкою) предложить Ольгу - ревнивую сестру Жени. А команда Тимура напоминает подземных гномов в силу своей тяги к подпольной деятельности. Но у Гайдара нет самого главного: смерти и возрождения героини, как в сказках о Белоснежке или Красной Шапочке. Правда, Женя нечаянно стреляет в свое отражение в зеркале - но это слишком слабая метафора.

Так что ситуация здесь другая: это положение Суок в "Трех толстяках", Мальвины в "Золотом ключике", Элли в "Волшебнике Изумрудного города". Это мотив "женщина в окружении мужчин", усугубленный эффектом обманутого ожидания.

Виктор Шкловский разбирает эту сюжетную схему на примере новеллы Боккаччо об Алатиэли (седьмая новелла второго дня "Декамерона"): красавица похищается, становится военной добычей, переходит из рук в руки по жуткой эстафете, но возвращается к отцу девственницей.

Александр Куляпин выделяет в сюжетах 1930-х годов архетипическую ситуацию "одинокая женщина в окружении мужчин". Так построены "Оптимистическая трагедия" Всеволода Вишневского, а также фильмы "Семеро смелых", "Тринадцать" и советская экранизация "Острова сокровищ", где вместо мальчика Джима действует девушка Дженни (1937, режиссер Владимир Вайншток). В этом же ряду рассматривается случай Нины Демме, первой советской женщины - главы полярной экспедиции. (Позднее эта же ситуация пародийно обыгрывается в романе Михаила Успенского "Невинная девушка с мешком золота".)

И в трагедии Вишневского, и в новелле Боккаччо фабула строится на обманутом ожидании. Алатиэль попадает в руки пиратов, женщина-комиссар - к разнузданным матросам; но вместо неминуемых бедствий обе одерживают победу. (На сходном принципе зиждется юридическая коллизия в сказке Успенского: если девушка с мешком золота благополучно пересечет страну - значит, в этой стране царит твердая законность.) Понятно, почему эта фабульная схема актуализировалась в сталинском искусстве. Так подчеркивалась эмансипация советской женщины, которая участвует в социалистическом строительстве наравне с мужчинами, стойко преодолевая невероятные трудности. Понятно также, почему Сталину показались вредоносными опера "Катерина Измайлова" ("Леди Макбет Мценского уезда") Шостаковича и постановка "Дамы с камелиями" Мейерхольда. Они эту схему безжалостно разрушали.

Но как всегда, лучше всего заостряет тему народный анекдот. Идет Красная Шапочка (уже давно взрослая и многое повидавшая) по лесу, несет бабушке пирожки в корзинке, вдруг видит: за ней бежит толпа. Думает: "Лучше уж я сама". Сняла трусы, легла, закрыла глаза... Толпа проносится мимо. Красная Шапочка открывает глаза: ни трусов, ни корзинки. Идет дальше, вдруг снова бежит толпа. Легла, закрыла глаза... Толпа пробегает мимо. Открывает глаза - лежат трусы и записка: "Трусы постирали, пирожки отнесли бабушке. Тимуровцы".

Целибатная машина

В современном искусстве есть понятие "целибатная машина". Восходит оно к объекту Марселя Дюшана "Большое стекло (Невеста, раздетая своими холостяками)" (1923). А популяризовали его французские сюрреалисты и дадаисты, а позднее - психоаналитики и антропологи. Целибатные (они же холостяцкие) машины - это механизмы, работающие вхолостую, без конечной цели или результата. Как в "Чевенгуре" у Платонова: "Копенкин... уважал величественное, если оно было бессмысленно и красиво. Если же в величественном был смысл, например, - в большой машине, Копенкин считал его орудием угнетения масс и презирал с жестокостью души". Вот целибатная машина как раз и соединяет грандиозность и бесполезность. Концепт этот можно трактовать очень широко. Например, как образ "роковой женщины": неприступной красоты, влечения без оплодотворения. Или как олицетворение искусства: самодостаточной деятельности без внешней прагматики, устремленной к бессмертию. Но в реальности на выставках экспонируют, например, реконструкцию карательного механизма Франца Кафки ("В исправительной колонии"). Или машины для механического письма. Или изображения велосипеда, гильотины и компьютера.

В узком смысле целибатная машина в повести Гайдара - тот самый агрегат для сигнализации и связи из веревок и бутылок, который девочка Женя обнаруживает на чердаке - в тимуровском штабе.

В широком смысле целибатная машина - это вся тимуровская команда, вовлекающая в свой круг и дачников-обывателей, и всю семью Жени - вплоть до отца-полковника.

"Активные и пассивные механические элементы, функционирующие между Женей и командой мальчиков, - такова базовая структура целибатной машины, порождающей через производство секрета коллективность "команды". Вся повесть - утопия возвышения в работе этой целибатной машины, и сцена, в которой Тимур привозит Женю на мотоцикле на встречу с отцом (акцентированная в фильме), - это возвышение целибатной машины до масштабов всего социального космоса "военной империи".

Отметим, что в этом отношении очень показателен финал повести - проводы на войну Георгия, дяди Тимура, капитана танковых войск:

"Они вышли на улицу. Ольга играла на аккордеоне. Потом ударили склянки, жестянки, бутылки, палки - это вырвался вперед самодельный оркестр, и грянула песня.

Они шли по зеленым улицам, обрастая все новыми и новыми провожающими. Сначала посторонние люди не понимали: почему шум, гром, визг? О чем и к чему песня? Но, разобравшись, они улыбались и кто про себя, а кто и вслух желали Георгию счастливого пути. Когда они подходили к платформе, мимо станции, не останавливаясь, проходил военный эшелон" и т.д.

Далее Надточий развивает свою концепцию тайноведения в творчестве Гайдара, противопоставляя сталинское управление через режим секретности ("arcana imperii") - и тимуровское "малое государство", созданное для производства добрых дел.

Но для нашей темы это уже не так интересно. Отметим только вывод исследователя: в повести Гайдара две оси - "горизонтальная ось секрета", связывающая в единое сообщество дачный поселок, и "вертикальная ось тайны", связывающая "верхнее", "государственное", "военное" с миром идиллии.


(https://www.ng.ru/ng_exli...)

Читайте на 123ru.net