Сквозь немецкие тылы с гранатой в руке

Мы продолжаем публикацию воспоминаний приморских ветеранов, которые записывает для потомков Георгий Шеньшин – капитан 1-го ранга в отставке, помощник председателя совета ветеранов Первомайского района Владивостока. Много лет Георгий Иванович ведет патриотическую работу: собирает и сохраняет воспоминания тех, кто воевал на фронтах Великой Отечественной, ковал победу в тылу, а также тех, кому война изуродовала детство и юность… Сегодня о своем детстве, опаленном войной, вспоминает Эдуард Костицин – капитан 2-го ранга, вышедший в отставку в 1986 году.Много позже я узнал, что осенью 41-го ему сообщили: фашисты якобы расстреляли и его жену, и детей. А летом 43-го мой отец погиб под Курском, будучи уверенным, что его семьи больше нет. Но обо всем по порядку…К чему бы все это?Помню, каждые выходные отец брал меня с собой в крепость. Когда были на стрельбищах, видели, как на противоположном берегу Буга, со стороны оккупированной Польши, прохаживались немецкие пограничники, выкрикивали угрозы, размахивали оружием.20 июня моя сестра Нина ходила на танцы. Вернувшись, рассказала: один молодой человек пригласил ее танцевать, а потом спросил, на каком этаже она живет. И сам же ответил: «Лучше, если на первом. Удобнее выбегать». Взрослые весь вечер обсуждали: к чему это он так сказал?Помню, перед войной обычным делом было увидеть над городом немецкие самолеты – «фокке-вульфы», «хейнкели», «мессершмитты». Мама еще возмущалась: «Чего они так свободно летают?» В ночь на 22 июня мы слышали, как мимо нашего дома прошла колонна машин. Потом все говорили, что это вывозили из города партийное и советское руководство. А в 4 часа утра рядом с домом разорвался первый снаряд. Мы спрятались в подвале. В 6 часов я не вытерпел и выглянул на улицу. И тут же увидел первого немца: на груди автомат, из голенищ сапог торчат гранаты. С криком «немцы!» бросился обратно в подвал. Женщины заплакали. Потом я еще несколько раз выглядывал на улицу. Мимо, в сторону центра города, бежали наши военнослужащие, в одном нижнем белье, без оружия, и что-то кричали. Боев на улицах Бреста мы не видели, а со стороны крепости постоянно были слышны орудийные залпы: там шел бой.После обеда мы вернулись в свою квартиру. Тут же на машине подъехали немцы и сказали, что будут здесь жить, а мама с бабусей должны стать обслугой – варить, накрывать, прибирать. В наши комнаты заехали несколько офицеров, а мы переселились в подвал. Желтые звездыС первых же дней оккупации на улицах города появились вооруженные жандармы. Создавать гетто и массово расстреливать в Бресте начали не сразу. Ходили слухи, что с первым комендантом евреи трижды договаривались – откупались от расправы. И лишь со сменой коменданта в городе начались акции по уничтожению евреев. Как говорили взрослые, в Бресте в то время проживало около 8 тысяч евреев. Их заставили нашить на одежду (на грудь и спину) шестиконечные желтые звезды. Евреям нельзя было ходить по тротуарам. Однажды мы с пацанами увидели, как жандарм столкнул девочку с тротуара на мостовую.Наш дом стоял через дорогу от гетто, мы видели, как евреев уводили на казнь, как убивали тех, кто пытался спрятаться. После акции по городу ходили полицаи с длинными металлическими штырями и обстукивали дома – искали схроны. Если кого из евреев находили, расстреливали на месте. Помню, как расправились с пожилым мужчиной и красивой девушкой.На территории гетто стояла синагога. Когда всех увели, мы с двумя моими приятелями, Славкой-большим и Славкой-маленьким, через пару дней побежали туда. Просто из мальчишеского интереса. Залезли в подвал синагоги, а там! Винтовки, пулеметы, гранаты, много боезапаса… Готовилось сопротивление? Может быть. Но его не было. Евреи по приказу строились в колонны и шли на казнь.Однажды мы с друзьями видели расстрел. Немцы заставляли людей раздеваться догола, загоняли в ров и сверху стреляли. Картина была очень страшная. Мы потом долго не могли успокоиться. Плакали.Как-то позвал меня один из Славок: «Бежим на вокзал, там наши пленные!» Прибежали. Смотрим с виадука: внизу состав, вагоны без крыш, а в них люди стоят так плотно, что, кажется, невозможно пошевелиться. Увидели нас, стали просить есть. Мы – на огород, нарвали овощей, побросали им сверху. Подошел жандарм и прогнал нас.Недели через две, в начале июля, когда стрельбы стало поменьше, мы побежали в крепость. Я привел друзей к месту расположения батальона отца. Нашел его кабинет: он был полностью разрушен. Только кресло осталось целым… А кругом дым, пламя. Пошли в ближайший лес и наткнулись на новенький танк, наш, советский, с полным вооружением. Еще прошли и видим: стоят сложенные пирамидами винтовки, рядом пулеметы, все без боезапаса. Мы принялись хулиганить – сбрасывать все это с обрыва в Буг. Если бы я знал, что скоро вся наша семья уйдет к партизанам. Если бы я знал…Закон Божий в разгар войны В сентябре 41-го немецкие власти приказали населению отправлять детей в школы – так в оккупированном Бресте я пошел в первый класс. В нашем классе набралось более 20 человек. Учителями были русские. В школьную программу оккупанты ввели обязательный предмет – закон Божий. Каждую субботу батюшка давал урок и вел нас в церковь, где мы слушали проповеди. Я хорошо помню отца Митрофана: молодой, красивый, бородка клинышком, шагал размашисто, уверенно. Отец Митрофан был отважным человеком, потому что его проповеди были направлены против войны и оккупации. Позже фашисты его расстреляли. Как говорили взрослые, за связь с партизанами.Богатые не помогутЖилось нам трудно. Даже не могу сейчас сказать, на какие средства мы существовали. Мама устроилась посудомойкой в ресторан (его хозяевами были поляки), мой дядя Артемий и сестра Нина тоже как-то подрабатывали. Ну а мне бабуся сшила торбочку, и мы со Славками ходили по деревням и просили милостыню. Всякое бывало. Как-то смотрим – хороший дом. Стали стучать в ворота, а хозяин спустил собак на нас, едва убежали. Спасла незнакомая бабушка, затащила нас к себе, дала вареной картошки и наказала к богатым не ходить: все равно ничего не дадут. В общем, за день набирали по торбочке – хлеба, картошки, овощей. Это было подспорьем. А тот хлеб, что пекли при немцах в Бресте, был ужасный.Мама уходила на работу очень рано. Как-то разбудила меня, было еще темно, и говорит: «Полежи еще немного и приходи ко мне, дам кое-что из продуктов». К ресторану надо было идти в центр города через каштановую аллею. Бегу и чуть не натыкаюсь на виселицы и висящих людей. Бросился вперед, прибежал к матери, плачу. Оказалось, это немцы расправились с тремя партизанами.Потом мне стало известно, что мама, Нина и Артемий помогают партизанам непосредственно в Бресте. Немцы к тому времени очистили центр города от местных жителей, и мы переехали на окраину, в дом у реки Муховец. Иногда к нам туда приходили какие-то люди и меня заставляли стоять на улице и следить за обстановкой. Если кто-то появлялся, взрослые заводили музыку, начинали петь и танцевать. Как только опасность миновала, снова становилось тихо. Уходим в партизаныИ вот настал момент, когда стало ясно: Нину с Артемием могли угнать в Германию или арестовать. Им надо было срочно уходить в партизанский отряд. Был неписаный закон: туда принимали только с оружием. Артемий велел нам с пацанами добыть ему немецкую форму. Мы знали на Муховце место, где немцы любили купаться. Засели со Славками в прибрежных кустах и, пока фрицы плескались, по частям стащили форму.Надо сказать, Артемий был человеком смелым. Надел эту форму и, не зная языка, пошел к казарме. Зашел, насвистывая немецкую песенку, взял карабин, несколько обойм патронов и вышел. С этим оружием они с Ниной и ушли в отряд.Дядя мой был прирожденным раз-ведчиком-диверсантом. Мама рассказывала, что партизанам никак не удавалось взорвать мост через Муховец: немцы хорошо его охраняли. А Артемий сумел это сделать чуть ли не в одиночку. За его отвагу ему многое прощалось. В отряде действовал сухой закон, а дядя тайком гнал самогон. Была у него в лесу замаскированная землянка, где стоял аппарат. Чтобы самому не засветиться, посадит туда меня – я сижу, слежу, как оно капает… До сих пор не знаю, где дядя Артемий сгинул. Мама говорит, вроде где-то уже в Европе ближе к концу войны. В конце 42-го нам с мамой чудом удалось избежать ареста, выехать из Бреста и тоже уйти в отряд. При помощи связного – на телеге, без вещей, будто едем в деревню в гости, миновали полицейские посты. Помню долгий ночной переход по лесу. Партизанский отряд. Только мама уложила нас с сестренкой Светланкой спать в отведенной нам землянке, как опять пришлось вставать и бежать: нагрянули немцы. Светланка плакала, говорила, что устала, и ее поочередно несли на руках то мама, то бабуся.Погоня отстала. В одной из деревень нам дали телегу и через два дня вывели к деревне Сварынь, где располагался центр партизанского движения под командованием Сикорского. Мама стала работать в госпитале санитаркой, а мы со Светланкой приходили туда и сматывали бинты. Так мы прожили до октября 43-го. А потом налетели вражеские самолеты и разбомбили Сварынь. Когда начался налет, мама была на работе, а мы с сестренкой выбежали из избы и спрятались в какой-то яме. Вся деревня сгорела. Все, кто остался в живых, подались в лес, к месту расположения партизанского соединения. Лес вокруг стоял очень красивый. И мама вдруг запела: «Коль жить да любить, все печали растают, как тают весной снега! Живи, дорогая, шуми, золотая, моя золотая тайга». И на душе стало как-то тепло…Вскоре таких, как мы, около 40 семей, партизаны повели в тыл через линию фронта. Каждую телегу снабдили гранатой: в случае встречи с врагом лучше было взорвать себя и семью, чем попасть в плен. Переход занял две или три ночи. Наконец подошли к станции Рафаловка и услышали гудок паровоза. Это означало, что мы вышли из окружения…