Слухи об императрице Александре Федоровне и массовая культура (1914-1917)

  Историки все больше внимания уделяют репрезентации власти. Большое влияние на российских ученых оказали книги профессора Колумбийского университета Р.Уортмана{1}. Используемый им термин «сценарии власти» позволяет связать воедино политику, идеологию и символическую репрезентацию императорской власти. Однако такое исследование, предлагая ряд важных выводов, ставит и немало вопросов, требующих дальнейшего изучения. Среди них — вопрос о восприятии образов монархии, о распространении их на уровне массового сознания, о «переводе» этих образов в разных культурах и субкультурах. Сама историографическая ситуация требует обращения к данной теме. Изучение состояния власти в предреволюционное и революционное время невозможно без исследования образов персонифицированной власти. Между тем внимание историков революции 1917 г. продолжают привлекать государственные институты и политические партии, общественные организации и политические лидеры. Серьезные попытки изучения общественного сознания революционной эпохи были предприняты еще тридцать лет назад{2}, однако в потоке исследований, посвященных истории революции, эта тема остается периферийной.
  Недостаточная изученность сюжетов становится особенно очевидной при сравнении с историографией Великой Французской революции. Труды Ф. Фюре, Р. Дарнтона, К. Бэйкер, Д. Ван Клея, Л. Хант, Р. Шартье, Дж. Меррика, А. Фарж, Л.Дж. Грэхэм, А. Дюпра, посвященные изучению монархии в контексте политической культуры, ставят вопросы, важные для историков Российской революции{3}.
  Другая тема, почти не изученная исследователями революции российской, - слухи. Классическая книга Ж.Лефевра известна всем современным историкам{4}, его работа была продолжена другими учеными{5}, но, игнорируя это исследовательское направление, некоторые историки и ныне противопоставляют слухи «реальным событиям», тому, что было «на самом деле». Между тем описано немало ситуаций, когда слухи организовывали события. Немецким репрессиям в Бельгии в 1914 г. предшествовали панические слухи о бельгийских зверствах по отношению к германским солдатам. Память о «вольных стрелках» Франко-прусской войны получила новую жизнь, влияя на действия немецких военнослужащих разного ранга{6}.
[363]
  Еще современники осознавали важность изучения слухов кануна революции 1917 г.; показательно, например, частое упоминание слухов в документах Министерства внутренних дел{7}. Однако историки не уделяли особого внимания данному сюжету, что объясняется установками многих исследователей, их представлениями о «важном» и «второстепенном»: они предпочитают описывать «факты», отделяя их от «вымыслов».
  Настоящая статья является попыткой изучить некоторые слухи кануна революции, главным объектом которых была императрица Александра Федоровна. Царица и ранее не была популярной, злые языки именовали дочь великого герцога Гессенского и Рейнского «гессенской мухой», сравнивая ее с вредителем, уничтожающим злаки; в годы войны обвинения становятся более серьезными.

  Современница, лично знавшая царицу, записала в дневнике: «Молва все неудачи, все перемены в назначениях приписывает государыне. Волосы дыбом встают: в чем только ее ни обвиняют, каждый слой общества со своей точки зрения, но общий, дружный порыв — нелюбовь и недоверие». «Царица-немка» была заподозрена в германофильстве. Великий князь Андрей Владимирович писал: «Удивительно, как непопулярна бедная Алике. Можно, безусловно, утверждать, что она решительно ничего не сделала, чтобы дать повод заподозрить ее в симпатиях к немцам, но все стараются именно утверждать, что она им симпатизирует. Единственно в чем ее можно упрекнуть, — это что она не сумела быть популярной».
  Возник слух о «немецкой партии», сплотившейся вокруг Царицы. В такой обстановке русский генерал говорил англичанам в начале 1917 г.: «Что мы можем поделать? У нас немцы везде. Императрица — немка»{8}. Эти настроения коснулись и членов царской семьи. Великий князь Николай Михайлович в сентябре 1914 г. писал матери царя: «Сделал целую графику, где отметил влияния: гессенские, прусские, мекленбургские, ольденбургские и т.д., причем вреднее всех я признаю гессенские на Александру Федоровну, которая в душе осталась немкой, была против войны до последней Минуты и всячески старалась оттянуть момент разрыва»{9}.
  Царица не могла не знать о подобных слухах: «Да я более Русская, нежели многие иные...» — писала она царю{10}. Но ничто не могло предотвратить распространение домыслов. Дворянка М.И. Барановская говорила в волостном правлении: «Наша государыня плачет, когда русские бьют немцев, и радуется,
[364]
когда немцы побеждают»{11}. Слух трансформировался в анекдот. В ноябре 1914 г. он зафиксирован в дневнике карикатуриста В. Каррика, а 3 марта 1915 г. Р.Б. Локкарт, британский консул в Москве, записал: «Ходит несколько хороших историй, касающихся германофильских тенденций императрицы. Вот одна из лучших. — Царевич плачет. — Няня говорит: "Малыш, отчего ты плачешь?" — "Ну, когда бьют наших, плачет папа, когда немцев — мама, а когда мне плакать"»{12}. Тот факт, что несколько подобных «хороших историй» рассказывались в британском консульстве, свидетельствует об их распространенности.
  О германофильстве императрицы говорили и в деревнях. Тверской крестьянин сказал односельчанам: «Наша Государыня Александра Федоровна отдала бы все германскому императору Вильгельму, — она ему родня»{13}.
  Первоначально царицу подозревали «лишь» в симпатиях к немцам, затем ее стали считать «бессознательным орудием германских агентов», так оценивал ситуацию британский посол лорд Дж.Бьюкенен, хорошо информированный дипломат{14}. Но императрицу обвиняли и в прямой измене: она-де выдает государственные секреты Германии и (или) готовит заключение сепаратного мира. Предательницей называли ее и некоторые крестьяне. 68-летний крестьянин Томской губернии заявил в сентябре 1915 г.: «Сама ГОСУДАРЫНЯ ИМПЕРАТРИЦА является главной изменницей. Она отправила золото в Германию, из-за нее и война идет». Затем он добавил: «ГОСУДАРЫНЮ за измену уже сослали»{15}. О том же говорили и образованные люди. Современница записала в дневнике в ноябре 1916 г.: «26-го это ненужное появление с государыней и наследником на Георгиевском празднике. Настроение армии — враждебное, военной молодежи тоже: "Как смеет еще показываться — она изменница"»{16}. А.Н. Родзянко, жена председателя Государственной Думы, писала об императрице княгине З.Н. Юсуповой в феврале 1917 г.: «На Рижском фронте открыто говорят, что она поддерживает всех шпионов-немцев, которых по ее приказанию начальники частей оставляют на свободе»{17}.
  Доклад военной цензуры в начале 1917 г. отмечал, что офицеры все неустройство приписывают влиянию «немецкой партии», многие относятся к царице враждебно, считая ее «активной германофилкой». Морской офицер писал в то же время в своем дневнике: «[Александра Федоровна] фактически властвует. Говорят об ее определенных немецких симпатиях. Мерзавцы! Что они делают с моей родиной!» Офицеры подчас не скрывали своих настроений от нижних чинов. Многие солдаты считали царицу «чистокровной немкой, играющей в руку Германии» (в отчетах военной цензуры утверждалось, что царя солдаты «любят», но думают, что «до него ничего не доходит, а то бы он искоренил немецкое влияние»){18}.
[365]
  Утверждали, что царица намеренно вызвала продовольственные затруднения. В Шуе прислуга рассуждала: «Дороговизна оттого, что ГОСУДАРЫНЯ ИМПЕРАТРИЦА отправила за границу 30 вагонов сахару»{19}. И солдаты говорили, что хлеб тайно вывозят в Германию: через Ригу еженедельно отправляются эшелоны хлеба. Царица воспринималась как покровительница, а то и руководительница контрабандистов. Впоследствии школьники в сочинениях, посвященных революции, писали, что царица «слала за границу сухари, муку, разные кушанья»{20}.
  Появились и обвинения в шпионаже. В июне 1915 г. 46-летний крестьянин заявил: «Говорят, наша Государыня передает письма германцам». В том же месяце мещанин г. Шадринска рассказывал, что в комнате императрицы нашли телефон, связанный с Германией, по которому Государыня уведомляла немцев о расположении русских войск, следствием чего было занятие неприятелем Либавы. Ходили слухи, что «предательница» за это была арестована{21}.
  Даже штабные генералы и гвардейские офицеры передавали невероятные слухи. В дни приезда царицы в Ставку принимались особые меры безопасности: от нее прятали секретные документы — утверждали, что после каждого такого визита русская армия терпела поражения. Генерал М.В. Алексеев заявил, что у царицы находилась секретная карта, которая должна была существовать лишь в двух экземплярах, хранящихся у него и у императора. Генерал А.А. Брусилов якобы уклонился от вопроса царицы о сроках наступления — он также опасался «утечки» информации{22}. Другие слухи сообщали о конфликте императора с генералом В.И. Гурко, исполнявшим обязанности начальника штаба Верховного главнокомандующего во время болезни М.В. Алексеева. Он якобы отказался показать царю план военных действий в присутствии императрицы. Молва утверждала, что специальные английские агенты «не могут уследить за перепиской царской семьи, т.к. отправляется в запечатанных дипломатических вализах с курьерами, но переписка с Германией существует»{23}. Говорили, что морской министр адмирал И.К.Григорович решил проверить слух о шпионаже при дворе. В ответ на настойчивые запросы из Царского Села относительно времени операции он передал ложную информацию. В назначенный час в указанном месте были сосредоточены превосходящие силы немецкого флота{24}.
  Царицу называли виновницей смерти британского военного министра лорда Китченера, находившегося на крейсере, потопленном немцами: якобы информировала Германию о маршруте и графике его поездки{25}. Подозрения передавались иностранным представителям. Член английского парламента майор Д.Дэвис, посетивший Россию в начале 1917 г., отмечал в докладе: «Царица, справедливо или нет, считается агентом германского правительства». Он рекомендовал «всеми возможными способами» убедить императрицу покинуть страну и вплоть до завершения войны гостить в какой-либо
[366]
союзной стране. Дэвис писал: «...нет сомнений, что враг постоянно информируется о каждом передвижении и плане операций. В результате никакая серьезная информация не может быть сохранена в секрете, и это постоянно следует иметь в виду при переговорах с русскими властями»{26}.
  Ходили слухи о планах высылки царицы, похищении, заключении в монастырь. Об этом говорили в светских салонах, армейских штабах и гвардейских полках{27}. Арест императрицы с последующим заключением в монастырь планировал даже генерал М.В. Алексеев{28}. Дама, работавшая в дворцовом лазарете вместе с императрицей, записала в январе 1916 г.: «За эти дни ходили долгие, упорные слухи о разводе, что-де Александра Федоровна сама согласилась и пожелала, но, по одной версии, узнав, что это сопряжено с уходом в монастырь, отказалась; по другой, и государь не стал настаивать. Факт, однако, что-то произошло. Государь уехал на фронт от встречи Нового Года, недоволен влиянием на дочерей, была ссора. <...> А ведь какой был бы красивый жест — уйти в монастырь. Сразу бы все обвинения в германофильстве отпали, замолкли бы все некрасивые толки о Григории, и может быть, и дети, и самый трон были бы спасены от большой опасности»{29}.
  Фигуры «изменников» — царицы и Распутина появляются в фольклоре дореволюционного времени{30}. Но слухам об «измене» верили и влиятельные политики. А.Ф. Керенский ориентировал Чрезвычайную следственную комиссию, созданную Временным правительством, на поиск доказательств преступных связей Романовых с Германией. Н.К. Муравьев, председатель этой комиссии, был искренне убежден в том, что император намеревался открыть фронт немцам, а царица давала кайзеру сведения о русских войсках. Об этом же писала после Февраля и «солидная печать»: «Русская воля», например, сообщала, что царица и «немкин муж» во дворце свили «гнездо предательства и шпионажа». Интервью бывших великих князей способствовали распространению слухов: «Я не раз спрашивал себя, не сообщница ли Вильгельма II бывшая императрица, но всякий раз я силился отогнать от себя эту страшную мысль», — заявил Кирилл Владимирович{31}.
  Слухи и послереволюционные публикации утверждали, что в Царском Селе находилась радиотелеграфная станция, передающая сообщения в Германию. Контрразведчики, обнаружившие станцию, якобы были остановлены, и расследование было прекращено по указанию «верхов», хотя юродивый Митя Коляба, имевший доступ во дворец, видел «аппарат»{32}. Слухам верили. Генерал В.И. Селивачев записал 7 марта 1917 г. в дневнике: «...есть слух, будто из царскосельского дворца от государыни шел кабель для разговоров с Берлином, по которому Вильгельм узнавал буквально все наши тайны. Страшно подумать о том, что это может быть правда — ведь какими жертвами платил народ за подобное предательство?!!»{33}
[368]
  После революции были проведены обыски, которые не дали никаких результатов, однако рисунки «радиотелеграфной станции» продолжали публиковаться в иллюстрированных журналах и на почтовых открытках. Этот сюжет появился даже в сочинениях школьников, писавших, что царица «говорила по телефону с немцами»{34}.
  В годы войны возросло вмешательство царицы в государственные дела. Это нарушало установившиеся традиции и роняло авторитет Николая II. Но слухи, конечно, преувеличивали влияние императрицы: «Император царствует, но правит императрица, инспирируемая Распутиным», — записал в июле 1916 г. в своем дневнике французский посол М.Палеолог. В донесении от 5 февраля 1917 г. и Бьюкенен отмечал, что правит страной царица{35}. В послереволюционных памфлетах она именовалась «Самодержцем Всероссийским Алисой Гессенской»36. Друзья императрицы якобы называли ее «новой Екатериной Великой», что обыгрывалось в сатирических текстах:

  Сравнение с Екатериной II могло породить и иные исторические параллели. Говорили, что императрица готовит переворот, дабы стать регентшей при малолетнем сыне: она-де «намерена и по отношению к своему мужу разыграть ту же роль, которую Екатерина разыграла по отношению к Петру III»{38}. Слухи о регентстве (иногда даже о совместном регентстве императрицы и Распутина) появляются не позже сентября 1915 г. Зимой 1917 г. ходили слухи, что царица уже присвоила себе некую формальную функцию регентши{39}. Дружественно настроенная по отношению к императрице дама, имевшая связи в бюрократических кругах, допускала возможность существования неопубликованного декрета о регентств{40}. Со слухом вынуждены были считаться власти. В сентябре 1916 г. А.А. Мосолов, начальник канцелярии Министерства императорского двора, направил письмо министру барону В.Б. Фредериксу. Он считал невозможным применить санкции в отношении прессы, печатавшей сообщения о Распутине: «При настоящей нервности как печати, так и общественного мнения, всякая репрессивная мера придаст нежелательную важность этому делу и только укрепит предположения о регентстве ГОСУДАРЫНИ-ИМПЕРАТРИЦЫ»{41}.
  Наконец, царицу обвиняли в супружеской измене, она-де «насадила такой разврат, что затмила собой самых отъявленных распутников и распутниц человечества». Назывались различные имена — «кирасир Орлов», контр-адмирал Н.П.Саблин 2-й 43. Слух нашел отражение в делах по оскорблению царской семьи. Так, 31-летнему казанскому столяру в вину вменялось, что, указывая на портрет царской семьи, он произнес: «Это первая... и Дочери Его... я пойду к ним... [брань]. А этот не Сын ГОСУДАРЯ, а подменен чужой». В крестьянской и мещанской среде велись разговоры о том, что наследник — незаконнорожденный{44}. Матросы Гвардейского экипажа распространяли слухи, что на императорской яхте они видели императрицу в объятьях офицеров, которые якобы за это получали звание флигель-адъютанта. После Февраля слух появился и в генеральском дневнике{45}.
  С другой стороны, еще до войны ходили слухи о «неестественной дружбе» между императрицей и фрейлиной А.А. Вырубовой. Эти домыслы передавали современники, имевшие репутацию людей информированных{46}. Но чаще всего утверждалось, что царица была любовницей Распутина, подобные слухи еще до революции фиксировала цензура. В.В. Шульгин вспоминал, что в кинематографах запретили демонстрацию хроники: в момент, когда царь возлагал на себя Георгиевский крест, неизменно раздавался голос: «Царь-батюшка с Егорием, а царица-матушка с Григорием»{47}. О демонстрациях в кинотеатрах писал в конце 1916 г. и русский информатор британского посла во Франции{48}. До Февраля распространение получила фотография «старца», окруженного дамами. Современница записала в дневнике: «В левых кругах ходит по рукам группа, снятая три года тому назад: Распутин у стола среди своих поклонниц — Головина, А.А. Вырубова и т.д. <...> Головину считали за государыню и продавали эту группу за 25 рублей. Пришлось клясться, что она так же похожа, как я на китайского императора»{49}.
  В подобные слухи верили не только простолюдины. В своем «дневнике» З.Н. Гиппиус записала: «Сам же Гриша правит, пьет и фрейлин... [брань]. И Федоровну, по привычке» (запись за 24 ноября 1915 г. , при публикации фраза была опущена){50}. Об этом говорили и в традиционно лояльных слоях общества. Чиновник Министерства иностранных дел сообщал коллегам, что располагает «достоверными» сведениями, подтверждающими связь императрицы со «старцем»; возражений и даже сомнений со стороны сослуживцев не
[370]
последовало. Историк С.П. Мельгунов пытался опубликовать фрагменты рукописи скандальной книги «Святой черт» С. Труфанова (бывшего иеромонаха Иллиодора). Ему пришлось иметь дело с цензурой. Чиновники, завершив официальные расспросы, стали интересоваться содержанием книги, особенно занимал цензоров вопрос об отношениях императрицы с Распутиным{51}.
  Царица обвинялась и в развращении своих детей — «старец»-де с ее ведома совратил царевен. В популярном «Акафисте на смерть Распутина» он именовался «царевен растление», «царевича развращение»{52}. Утверждали, что Распутин посещал спальни царевен. Молва приписывала императрице слова: «...ничего худого в этом нет, а если бы даже и случилось что-нибудь, то это было бы только большим счастьем». Утверждали даже, что великая княжна Татьяна забеременела от Распутина{53}. Спрос создавал рыночную конъюнктуру «самиздата». Хорошо распространялся «акафист», а в интеллигентных кругах зачитывались машинописными вариантами «Святого черта». В Москве они появились не позже февраля 1916 г.{54} Убийство Распутина вызвало появление новых стихов, передававшихся в списках:
  В фотоателье изготовлялись открытки, иллюстрирующие слухи. В начале 1917 г. в Москве рассказывали, что фронтовики ругали царицу и показывали непристойные «фотографии». Астраханский черносотенец Н.Н. Тиханович-Савицкий жаловался министру внутренних дел А.Д. Протопопову, что свободно распространяются «позорящие царственных особ картины»{56}.
[371]
  На распространение слухов о непристойном поведении царицы и двух старших царевен повлияла их патриотическая инициатива. Они, окончив медицинские курсы, работали сестрами милосердия. Императрица гордилась своей деятельностью, на фотографиях она с дочерьми изображались в форме Красного Креста. Появились открытки с фотографией царицы, ассистирующей хирургу во время операции. Но, вопреки ожиданиям, подчас и это вызывало осуждение. Считалось непристойным, что девушки ухаживают за обнаженными мужчинами. В глазах же многих монархистов царица, «обмывая ноги солдатам», теряла царственность. Некоторые придворные дамы заявляли: «Императрице больше шла горностаевая мантия, чем платье сестры милосердия»{57}.


  Костюм сестры Красного Креста входил в моду. Женские журналы призывали отказаться от роскоши, забыть про моду. Рекомендовалось носить белые и черные наряды с красным крестом{58}. Но почтительное отношение к сестре милосердия, терпеливо выполняющей патриотический и христианский долг, вытеснялось иными образами. В культурах разных стран медицинская сестра преодолевала традиционные границы распределения тендерных ролей, подрывая тендерную структуру общества{59}. Для русских солдат она стала символом разврата, «тылового свинства». В некоторых госпиталях царили вольные нравы, на глазах солдат разыгрывались оргии с участием «сестер утешения» и «кузин милосердия». Профессиональные же проститутки, подражая моде высшего света, использовали форму Красного Креста. Сплетни о царице и великих княжнах, олицетворявших образ сестер милосердия, «растлевали» сознание масс{60}. Уже в декабре 1915 г. некий приказчик заявлял: «Старая Государыня, молодая Государыня и ее дочери — ... для разврата настроили лазареты и их объезжают»{61}.
  Императрица становилась объектом ненависти, ей желали смерти. В июне 1915 г. крестьянин Воронежской губернии заявил: «Если бы я был на месте НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА, я бы ей... [брань] голову срубил... [брань]»{62}. Распространялись слухи о покушениях на царицу, они не подтверждались, но появлялись вновь. В Конце 1916 г. в разных дневниках упоминается, что некий офицер cтрелял в императрицу. Она будто ехала на могилу Распутина, но у гвардейских казарм князь Гагарин (порой называлось иное аристократическое
[372]
имя — Голицын, Урусов, Оболенский) ранил ее в руку. Авторы дневников ссылались на осведомленных людей{63}. Передавали также, что пуля, предназначенная царице, ранила Вырубову{64}. Появление этих слухов неудивительно. В монархических кругах говорили об убийстве царицы. Мысль о покушении приходила в голову даже великому князю Николаю Михайловичу. Он говорил об этом в конце 1916 г. с В.В. Шульгиным и М.И. Терещенко{65}. Ненависть к «изменнице» проявилась в дни Февраля — демонстранты кричали: «Долой Сашку!». Когда забастовщиков упрекали, что они «помогают врагам», то в ответ раздавалось: «Императрица сама немецкая шпионка!»{66}.
  После Февральской революции страну захлестнул поток «обличительной» «антиромановской» литературы. Персонажи слухов стали героями бульварных книг, пьес и кинематографических лент. Подпольная культура стала элементом культуры массовой. Появление подобных брошюр обеспокоило М.Горького, который признавал, что и на Невском проспекте, и на окраинах Петрограда литература такого рода хорошо продавалась{67}.
  Интеллигентная публика была шокирована популярностью жанра, соединявшего актуальные политические сюжеты, детективные истории и эротические повествования о жизни верхов. Жена генерала П.П. Скоропадского писала 18 марта: «Порнография насчет царской семьи за последние дни немного успокоилась. Кажется, уже все было выговорено, что только можно. Измена и шпионство Александры Федоровны, ее отношения с Вырубовой, такие же с Распутиным, беременность дочерей, отравление сына травами, слабоумие и отравление Николая Александровича и, наконец, отравление Александрой Федоровной Николая Александровича с целью занять его место, как Екатерина II»{68}.
  Власти запрещали распространение «непристойных» публикаций. Исполнительный комитет Киева постановил конфисковать «Манифест Распутина» и «Письма царских дочерей» Распутину{69}. В Тифлисе Исполком конфисковал «Акафист Распутину», оскорбляющий «общественную стыдливость и религиозные чувства верующих»{70}. Но подобная литература пользовалась большим спросом. Мемуарист писал о жизни в деревне: «Настроение народа было легкое, мало говорили о деле, больше читали об амурных похождениях царей и Акафист Гришке Распутину. Эту литературу обильно доставляли наши же молодые люди, жившие в городе»{71}.
[373]
  Серьезные читатели изучали книгу Иллиодора, опубликованную наконец С.П. Мельгуновым в журнале «Голос минувшего» (номер стал библиографической редкостью). Последовали и два отдельных издания книги. Публикатор опустил «фантастические» сообщения и «скабрезные» детали, но в тексте пропуски не указывались{72}. Это создавало впечатление, что он подтверждал достоверность той части этого сомнительного источника, которая была напечатана. На недостатки издания указывали современники{73}, но это никак не повлияло на его популярность. Даже на профессиональных читателей книга производила большое впечатление. Историк С.М. Дубнов записал в дневнике: «Прочел книгу бывшего иеромонаха Иллиодора «Святой черт» (о Распутине). С ужасающей реальностью раскрыты тайны Царскосельского дворца... Запятнанный кровью монархизм мог бы еще возродиться, но запачканный грязью пропал навсегда. Россия станет демократической республикой не потому, что доросла в своей массе до этой формы правления, а потому, что царизм в ней опозорен и простолюдин потерял веру в святость царя...»{74}. Дубнов буквально цитировал заголовки бульварных изданий «Тайны Царскосельского дворца».
  После Февраля слухи тиражируются, распространяются. Появляясь в печати и не встречая опровержений, они подтверждали в глазах читателей обоснованность самых невероятных обвинений в адрес бывшей императрицы. В прессе появлялись и «документальные» публикации. Некий журналист преподнес телеграфистке торт, с ее помощью сфабриковал и опубликовал «изменнические» телеграммы царицы к некоему А. Розенталю. Власти быстро выяснили истину, однако общественное мнение продолжало оставаться под воздействием сенсационных «документов»{75}. Историк С.Б. Веселовский писал в марте 1917 г.: «...последней каплей, истощившей терпение, было нахождение документов по сношению царицы с Германией о сдаче Риги»{76}. Никаких документов такого рода не было обнаружено. Но тонкий исследователь русского прошлого был убежден в их существовании.
  Когда 11 марта, после перерыва, вызванного революцией, открылись частные театры столицы, в Троицком фарсе начались представления пьесы «Царскосельская благодать». В репертуар других театров вошли фарсы «Крах торгового дома Романов и К°», «Ночные оргии Распутина», «Царскосельская блудница» и др. Некоторые интеллигентные современники оценивали подобные спектакли как «порождение хама революции». Однако А.А. Блок 1 июня сделал запись в своем дневнике: «Вчера в Миниатюре — представление Распутина и Анны Вырубовой. Жестокая улица. Несмотря на бездарность и грубость — доля правды. Публика (много солдат) в восторге»{77}. Было создано не менее десяти кинолент, Посвященных разоблачению Распутина, царицы и «темных сил», Дореволюционные слухи стали основой их сюжетов{78}. Малопристойные постановки пользовались успехом. Современный поэт писал:
[374]
  Персонажи революционной массовой культуры подчас отличаются от героев дореволюционных слухов, но нельзя не видеть между ними связи. Некоторые слухи отвергаются, другие получают развитие. Брошюры и открытки, кинофильмы и спектакли провоцируют появление новых слухов, частушек и анекдотов.
  Слухи об «измене императрицы», измене супружеской и политической, никогда не были доказаны, но в ситуации общественного кризиса домыслы становились важнейшими фактами политической жизни, влиявшими на процесс принятия политических решений влиятельными военными и политическими деятелями, иностранными дипломатами. Не менее важно, что слухи влияли на формирование массового сознания, способствовали созданию образа врага — вездесущих «темных сил». Антидинастические настроения были направлены в первую очередь против развратной изменницы и предательницы, «царицы-немки», против «этой женщины», которая правит страной. Это представляется необычайно важным — можно ощутить патриархальную подоснову массового политического сознания, соединявшего ксенофобию и женофобию. Пожалуй, ничто другое так не подрывало авторитет власти, как эти слухи об императрице. Даже идейные монархисты под их влиянием превращались в оппозиционеров. Оппозиционные силы использовали данные слухи в своих целях и, по-видимому, способствовали их появлению, но и милитаристские, и шовинистические пропагандистские кампании, санкционированные властями, порой порождали слухи.
  После революции, после появления многочисленных публикаций, пьес и кинофильмов миф о заговоре царицы воспринимался как нечто доказанное; в резолюциях она именовалась «уличенной в измене»{80}. Бывшая императрица олицетворяла моральное и политическое разложение верховной власти. В распространении и утверждении слухов немалую роль сыграли монархисты, но масштабы и характер «разоблачений» после Февраля создавали такую атмосферу, в которой необычайно сложно было ставить вопрос о сохранении в России монархического правления даже в форме конституционной монархии.
[375]


{1} Wortman R.S. Scenarios of Power. Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. 1. From Peter the Great to the Death of Nicholas I. Princeton; N.Y., 1995; Vol. 2. From Alexander II to the Abdication of Nicholas II. Princeton; N.Y., 2000 (переводы 1-го и 2-го тт. опубликованы в России в 2000-м и в 2005 г.).
{2} Соболев Г.Л. Революционное сознание рабочих и солдат Петрограда в 1917 г.: Период двоевластия. Л., 1973.
{3} Furet F. Penser la Penser la Revolution francaise. P., 1978 (русский перевод — 1998; Darnton R. Literary Underground of the Old Regime. Cambridge,1982; Van Kley D. The Damiens Affair and the Unraveling of the Old Regime, 1750-1770. Princeton, 1984; HuntL. Politics, Culture and Class in the French Revolution. Berkley, 1984; Chattier R Les origines culturelles de la Revolution francaise. P., 1990 (русский перевод — 2001); MerrickJ.W. The Desacralization of the French Monarchy in the Eighteenth Century. Baton Rouge, 1990.; Baker K. Inventing the French Revolution. Cambridge, 1991; FargeA. Dire et mal dire: L'opinion publique au XVHIe siecle. P., 1992 (английский перевод — 1994); Graham L.J. If the King Only Knew: Seditious Speech in the Reign of Louis XV Charlottesville, 2000; DupratA. Les rois de papier: La caricature de Henri III a Louis XVI. P., 2002.
{4} Lefebvre J. La grande Peur de 1789. P., 1932.
{5} Jacob L. La Grande Peur en Artois // Annales historiques de la Revolution francaise. 1936. P.123-148; Rude G. Introduction // Lefebvre G. The Great Fear: Rural Panic in Revolutionary France. N.Y., 1973; Revel J. La Grande Peur // Dictionnaire critique de la Revolution francaise / ed. F.Furet, M.Ozouf. P., 1988; Clay R. The Ideology of the Great Fear: The Soissonnais in 1789. Baltimore, 1992; Tackett T. La Grande Peur et le Complot Aristocratique sous la Revolution fran9aise // Annales historiques de la Revolution francaise. 2004. №335. P.1-17.
{6} Home J., Kramer A. German Atrocities, 1914: A History of Denial. New Haven; L., 2001.
{7} Крестьянское движение в России в годы Первой мировой войны (июль 1914 г. — февраль 1917 г.): Сб. документов / Ред. А.М. Анфимов. М.; Л., 1965. С.21, 44, 231, 260, 336, 343, 431.
{8} Чеботарева В. В дворцовом лазарете в Царском Селе // Новый журнал. 1990. Кн.182. С.205; Дневник бывшего великого князя Андрея Владимировича / Ред. В.П. Семенников. Л., 1925. С.84-85; Knox A.W.F. With the Russian Army. L., 1921. Vol.2. P.515.
{9} Великий князь Николай Михайлович. Записки // Гибель монархии. М., 2000. С.44.
{10} Переписка Николая и Александры Романовых (1916-1917 гг.). М.; Л., 1927. Т.5. С.44.
{11} РГИА. Ф.1405. Оп.521. Д.476. Л.97-97об., 106.
{12} Каррик В. Война и революция: Записки, 1914-1917 гг. // Голос минувшего. 1918. №4-6. С.11; House of Lords Record Office, Historical Collection-313. Этот отрывок не вошел в публикацию дневника Локкарта: Sir Robert Bruce Lockhart Diaries. The Diaries of Sir Robert Bruce Lockhart. Vol.1: 1915-1938 / ed. Kenneth Young. L., 1973.
{13} РГИА. Ф.1405. Оп.521. Д.476. Л.145об.
{14} Sir George Buchanan. My Mission to Russia and Other Diplomatic Memories. L.; N.Y; Toronto; Melbourne, 1923. Vol.2. P.56.
{15} РГИА. Ф.1405. Оп.521. Д.476. Л.216об.-217, 305об.
{16} Чеботарева В. Указ.соч. // Новый журнал. Кн.181. С.239.
{17} К истории последних дней царского режима (1916-1917 гг.) / Публ. П.Садиков // Красный архив. 1926 Т.1(14). С.242, 246.
{18} Русская армия накануне революции // Былое. 1918. №1 (29). С.152, 155-156; Октябрьская революция в Балтийском флоте (Из дневника И.И. Ренгартена) / публ. А.Дрезена // Красный архив. 1927. Т.6(25). С.34.
{19} РГИА. Ф.1405. Оп.521. Д.476. Л.146об.
{20} Балашов Е.М. Школа в российском обществе 1917-1927 гг.: Становление «Нового человека». СПб., 2003. С.59.
{21} РГИА. Ф.1405. Оп.521. Д.476. Л.310, 496, 532.
[376]
{22} Мэсси Р. Николай и Александра. М., 1992. С.301-302; Епанчин Н.А. На службе трех императоров. М., 1996. С.471.
{23} Чеботарева В. Указ.соч. // Новый журнал. Кн.182. С.205-206.
{24} Kerensky A. Russia and History's Turning Point. L., 1966. P.160.
{25} Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция, 1914-1917 гг. Нью Йорк, 1960. Кн.2. С.92, 106, 169.
{26} Wren's Library (Trinity College, Cambridge), Layton Papers. Box 28-14. Allied Conference at Petrograd, January-February 1917. Report on Mission to Russia by Major David Davies, MP. P.1-3.
{27} Шульгин В.В. Дни. Л., 1926. С.108; Воейков В.Н. С царем и без царя: Воспоминания последнего дворцового коменданта государя-императора Николая II. М., 1995. С.166-167; Kerensky A.F. Op. cit. P.147, 150,159,160.
{28} Вырубов В.В. Воспоминания о корниловском деле // Минувшее. М.; СПб., 1992. Т.12. С.10-11.
{29} Чеботарева В. Указ.соч. // Новый журнал. Кн.181. С.212-213. В гостях у генерала П.Н.Краснова Чеботарева слышала рассказы генерала П.СДубенского, историографа Ставки: «...уверяет, что Александра Федоровна, Воейков и Григорий ведут усердную кампанию убедить государя заключить сепаратный мир с Германией и вместе с ней напасть на Англию и Францию...» (Там же).
{30} Сидельников В.Н. Народное поэтическое творчество предоктябрьского десятилетия: (1907-1917 гг.) // Русское народное поэтическое творчество. М.; Л., 1956. Т.2, Кн.2. С.440.
{31} Knox A.W.F. Op.cit. P.577; МайдельЕ. фон. Роман Романович фон Раупах // Columbia University Library. Bakhmetieff Archive. Raupakh Papers. Box №1, P.40; Мельгунов С.П. Судьба императора Николая II после отречения. Нью-Йорк, 1991. С.68, 69, 146-147; Мэсси Р. Николай и Александра. С.308-309.
{32} Труфанов И. Тайны дома Романовых. М., 1917. С.53, 128-131.
{33} Из дневника генерала В.И. Селивачева // Красный архив. 1925. Т.2(9). С.110-111.
{34} Балашов Е.М. Указ. соч. С.59.
{35} Палеолог М. Дневник посла. М., 2003. С.552; Sir George Buchanan. Op.cit. P.56.
{36} Тайны Царскосельского дворца. Пг., 1917. С.15; Труфанов И. Указ.соч. С.88.
{37} Что теперь поет Николай Романов и его К°. Киев, 1917. С.1.
{38} Каррик В. Указ. соч. // Голос минувшего. №7-9. С.55, 56, 57.
{39} Там же. №4-6. С.38, 41; №7-9. С.55.
{40} Чеботарева В. Указ. соч. // Новый журнал. Кн.181. С.242; Кн.182. С.204.
{41} РГИА. Ф.472. Оп.40. Д.47. Л.9.
{42} Буханцев Г. Беседа с князем Юсуповым // Новое время. 1917. 14 марта.
{43} Тайны дома Романовых. Вып.1: Фаворитки Николая II. Пг., 1917. С.16; Труфанов И. Указ. соч. С.83; Тайны русского двора. Вып.2: Царь без головы. Пг., 1917. С.1; Тайны дома Романовых // Альманах «Свобода». Вып.2. Пг., 1917. С.12.
{44} РГИА. Ф.1405. Оп.521. Д.476. Л.395, 473-473об.
{45} Из дневника генерала В.И. Селивачева. С.123.
{46} Богданович А.В. Три после?