«С саксофоном я пока на вы»

Максима Аверина телезрители полюбили давно и преданно — еще за роль знаменитого Глухаря в одноименном сериале. Потом в судьбе актера и телеведущего было много разных работ, включая популярные ленты «Склифосовский», «Напарники». А недавно он, что называется, отвел душу в комедиях, которые называет своим любимым жанром. Буквально на днях Аверин закончил съемки в комедии Аллы Суриковой «Любовь и сакс». На этот раз лауреату премий «Триумф», «Чайка», ТЭФИ и «Телезвезда» выпало сыграть талантливого, но незадачливого саксофониста. Его герой заезжает барабаном по лысине наглому господину (Всеволод Шиловский), после чего оказывается в СИЗО. Судья (Анна Ардова) выносит весьма необычный приговор, с которого и начинается в картине цепь невероятных приключений Севы Корнета.

— Максим, наверное, каждый склонный к комедийному жанру артист мечтает сняться у классика — Аллы Суриковой. А вы как отнеслись к приглашению на главную роль?

— Конечно, обрадовался. Алла Ильинична очень тонко чувствует жанр лирической комедии, который, к сожалению, стал на российском экране большой редкостью. На фоне всего, что сейчас снимают, эта история выглядит особенно романтичной, нежной, умной. А самое главное — в ней нет желания насмешить публику любой ценой. Как тут не вспомнить великую Раневскую, которая бросила парадоксальную фразу: «Я не люблю смешное в комедии»...

— Вы нашли для себя что-то новое в образе Севы Корнета?

— Мне сразу понравилось, что это музыкант. Сам я очень люблю музыку, неплохо в ней разбираюсь, но таких героев играть не доводилось. Во-вторых, это яркая личность, человек порывистый, искренний, талантливый. В хорошем смысле сумасшедший.

— В каких отношениях вы с саксофоном?

— Пока что на вы. Но упорно занимаюсь, и иногда удается сносно брать некоторые ноты. Тем более что Алла Ильинична дала мне изумительного наставника — Веронику Кожухарову. Это одна из лучших исполнителей на саксофоне. Многим кажется, что это сугубо мужской инструмент, но Вероника легко разрушает стереотипы. «Удивительный воробушек» — так я ее называю.

— Девятилетняя Женечка Абдулова играет вашу экранную дочку. Талант передался по наследству от ее знаменитого отца?

— В ней есть природное чутье театрального действа. Не берусь предсказывать, как сложится Женечкина судьба, но мне кажется, что она свяжет ее с творчеством. Может, она не будет актрисой, но режиссером, как мне кажется, станет обязательно. Уже сейчас делает с подругами свои первые видеопостановки. Занимается в театральной студии. В этой девочке есть что-то глубокое, настоящее — наверное, гены все-таки дают о себе знать.

— Я обратила внимание, что среди ваших работ было много ролей второго плана. И вдруг вы резко «выстрелили» в «Глухаре». Как сами ощутили тот момент качественного скачка?

— Признаюсь, никогда над этим не задумывался. Может, просто пришло мое время? Элементарно повезло? Там ведь был герой очень понятный, внятный и, главное, нужный зрителям в тот период. Если бы роль досталась мне на заре карьеры, думаю, не имея достаточного опыта, я бы так не сыграл.

— Ко всем ли российским сериалам относитесь терпимо?

— Абсолютно не ко всем. Ну как мне может быть интересен сериал, где нет образов, а есть только картонные шаблоны? Где актер, практически не затрачиваясь профессионально, механически повторяет один и тот же набор приемов из серии в серию. Более того, где все цеха, от декораторов до операторов, работают вот по такому же картонному принципу. Это, на мой взгляд, проявление равнодушия — порока, который я ненавижу больше всего и в жизни, и в искусстве.

— Может, тут все-таки вина не на артистах, а на плохом сценарии, на кальке, нетворчески снятой с американского аналога? На контракте, который обязывает режиссера следовать этой кальке?

— Хорошо, но при чем тут зрители? Вы правы, тут дело и в продюсерах, и в режиссерах, и в артистах — все имеет значение. Кино не терпит случайных людей. Вот стоял еще несколько дней назад в центре Москвы микрорайон передвижных домиков нашей картины «Любовь и сакс». В них мы переодевались, гримировались, прежде чем идти на площадку. И я видел, что тут каждый человек занят важным делом. Неряшливость одного может породить огромную неправду при выходе картины на экран. Например, в кадре нет цельной композиции, а есть случайный набор деталей, не продуманных художниками. Как бы хорошо актеры ни сыграли, в таком кино все разрушается. Кстати, часто это наблюдаю на других лентах. Оператор придумал панораму, выстроил интересное движение, а актрису сняли плохо. Она стоит — нос уткой, уши торчком. В нашей профессии мелочей нет.

— Видимо, вы ведете к тому, что оператор Григорий Беленький и режиссер Алла Сурикова — исключения на общем сегодняшнем кинематографическом фоне?

— Алла Ильинична и Григорий Романович — фантастические профессионалы. Они сидят могучей кучкой у мониторов, спорят, потом сто раз репетируют, что тоже сейчас редкость. А с каким юмором они друг друга подкалывают, при этом нежно и бережно любя! Ведь сколько картин вместе сделали, и каких картин! Вот они никогда не делят пальму первенства, доверяют друг другу, понимая, что оба находятся в теме и что лучше сто раз все перепроверить, чем краснеть потом, когда откроется занавес в кинотеатре.

— Понятно, что за кадром комедии — такое же серьезное производство, как и в любом другом жанре. Но, может, у вас случались комедийные ситуации и во время съемок?

— Конечно. Мы тут снимали в Серпухове возле тюрьмы. Мне надо было играть на саксофоне. Ночь. Звездное небо над головой. Ощущение самое романтическое. И вдруг из окон долетают голоса: «Заткнись ты уже наконец!» Так что у одних — «любовь и сакс», а у других — бессонная ночь на нарах.

— В театре вы играли мировую классику — Шекспира, Островского, Гольдони, Брехта, Ибсена, Голдмена. В «Маскараде» Лермонтова выпало играть персонажей-антагонистов — Арбенина и Казарина. Почему ушли из «Сатирикона»?

— Но я же не ушел из профессии, а всего лишь поменял, как говорится, геолокацию. Вдруг захотелось выйти за границы привычного, покинуть зону комфорта. В каком-то смысле помериться силами с самим собой прежним. Понять на новом уровне, что ты из себя представляешь. В театре артисту слишком удобно живется. За него все решают, вводят в постановки, дают зарплату. В какой-то период в этом комфорте тебе становится тесновато. Мне захотелось пойти дальше. Но, конечно, театру я не изменял. Театр же — не трудовая книжка, это — вся моя жизнь.

— Есть ли роли, за которые вы себя хвалите или, напротив, «прикладываете»?

— Знаете, я не из тех людей, которые живут вчерашними победами или неудачами. В нашей профессии надо ежедневно начинать все заново. Те сто процентов, на которые выкладываюсь сегодня, вероятно, будут отличаться от моих же завтрашних ста процентов. Актер растет в своем профессионализме каждый день, и в этом — прелесть нашей профессии. Самое страшное — не неудачно сыгранная роль, а остановка в этом поступательном движении.