Расколом жечь сердца людей
Егор ХОЛМОГОРОВ
350 лет назад, в 1666 году, находился в самом разгаре созванный царем Алексеем Михайловичем Большой Московский собор Русской церкви, который положил начало тому, что позднее назовут Великим расколом.
Наряду с русскими архиереями и игуменами заседали представители греческой церкви — председательствовал Александрийский патриарх Паисий, участвовал Антиохийский патриарх Макарий, присутствовали также иерусалимские и константинопольские священнослужители.
Греки и русские разбирали конфликт между старообрядцами и новообрядцами, сотрясавший Русскую церковь вот уже полтора десятилетия. И постановление оказалось безжалостным: обряды, которые хранились на Руси многие столетия и воспринимались народом проявлением благочестия — двоеперстное сложение крестного знамения, двукратное («сугубое») исполнение «Аллилуии», хождение крестным ходом «посолонь» и многое другое, — были не просто отвергнуты, но анафематствованы как «еретические». Единственно истинными признавались обряды современной греческой церкви, введенные в русскую практику патриархом Никоном. Но самого Никона, бывшего «собинного друга» Алексея Михайловича, тоже осудили и низвергли за то, что решился поставить церковную власть выше государевой и рассорился с августейшим покровителем.
В чем же причина? Ради чего Россия обрекла себя на такое потрясение? В основе лежала яркая «православно-космополитическая» мечта молодого царя Алексея об освобождении восточных христиан. Он хотел стать подлинным правителем для всех людей греческого исповедания от Соловков до Иерусалима, считал, ради сего и следует исправить русский обряд, разошедшийся с греческим. Расхождение это было чаще всего следствием изменения греческого, а не русского устава — наша Церковь ориентировалась на более древнюю обрядовую традицию. Однако самодержец полагал, что ради всеправославного объединения национальной гордостью можно пожертвовать.
Поддерживал царя и возведенный его волей на патриарший пост Никон. Выдающийся, необычайно яркий, властолюбивый человек в другой обстановке непременно бы стал русским Ришелье. Именно он был главным инициатором помощи восстанию Богдана Хмельницкого. Никон грезил о том, как Москва, точнее построенный им Новоиерусалимский монастырь, превратится в русский Ватикан — центр всего мирового православия, а русский патриарх — в первенствующего предстоятеля. Обрядовое единство с греками виделось ему небольшой жертвой на пути к вселенскому признанию нашей Церкви.
По-иному думали старообрядцы, вышедшие из того же «кружка ревнителей благочестия», что и Никон, и будучи наследниками традиции преподобного Иосифа Волоцкого, учившего, что «Русская Земля благочестием всех одоле». Они считали несомненным, что именно за верность Богу отчизна уже была вознаграждена великим царством под названием Третий Рим. Отступить от обряда, по которому служили святые преподобные Сергий Радонежский и Кирилл Белозерский, — значит отступить от веры. А где падет вера, там рухнет и царство...
Возможно, русские люди и сладили бы сами с горячим спором, но, на несчастье, царь дал полную волю иностранной интриге. Восточные патриархи, привыкшие ездить в Россию за «милостыней», готовы были, разумеется, исполнить любое пожелание щедрого государя. Им льстило, что, принимая новый обряд, Русская церковь становится ученицей греческой. С другой стороны, хоть патриарх Никон и клялся в том, что «телом русский, но душою грек», его амбиции не нравились прочим предстоятелям. Довольно уж и того, что московский ставленник вообще получил патриарший титул. Поэтому чужеземцы интриговали против обеих сторон.
Особенно старался авантюрист Паисий Лигарид, титулярный митрополит Газы, действовавший, впрочем, даже не в греческих, а в латинских интересах — он был прямым агентом «Коллегии пропаганды», созданной Ватиканом. Больше чем кто-либо, Лигарид поработал над тем, чтобы Собор закончился анафемой на русские обряды и политическим осуждением Никона, дабы Русская церковь оказалась на руинах.
Решения Московского собора явились поворотной точкой в одной из страшнейших духовных трагедий нашей истории — трагедии раскола. До него противостояние защитников старых и новых обрядов еще реально было как-то сгладить и примирить. Даже сам реформатор Никон не раз говорил, что можно служить и по старым, и по новым книгам. После осуждения старой русской веры иноземными патриархами, подкрепленного государственным насилием, вопрос об обрядах стал вопросом народной совести. И началось...
С одной стороны — казни и ссылки предводителей староверов во главе с протопопом Аввакумом (видимо, самым оригинальным и ярким русским писателем XVII века), нелепые «деканонизации» святых, персты мощей у которых были сложены двуперстно, беспомощные трактаты выучеников иезуитских коллегиумов с обоснованием «еретичности» русского обряда.
Восстание соловецкого монастыря против новопечатных книг в 1666 году
С другой — мятежи против царской власти, включая знаменитое Соловецкое восстание, длившееся 8 лет (1668–1676), бегства «в леса» и «на горы», печально знаменитые «гари» — массовые самосожжения, отчуждение значительной части русского народа от своего же государства, внезапно превратившегося в «антихристово», и, что еще страшнее, от Церкви и ее иерархии, приведшее к раздроблению старообрядчества на множество беспоповских сект.
Конечно, разрыв староверов с помазанником и Церковью имел и свои исторические плюсы. «Бегство от государства» весьма способствовало освоению Сибири и Дальнего Востока. Стремясь найти страну Беловодье, старообрядцы оживили обильные земли на Алтае. После петровской реформы, когда «официальная» Россия была пронизана западническим влиянием, подлинно русский дух сохранился в суровой атмосфере старообрядческих общин. Их честность и верность обязательствам ускорили развитие капитализма: Морозовы, Рябушинские, Хлудовы, Коноваловы сыграли огромную роль в подъеме державы.
Но все это не может перевесить драмы раскола. В решающий момент истории русская нация оказалась религиозно разрозненной, прониклась взаимным недоверием и подозрительностью. Государство Российское и значительная, в определенном отношении лучшая, часть народа оказались по разные стороны баррикад.
Сейчас часто публикуются исследования о якобы «решающей» роли старообрядцев в революциях 1917-го и о том, что антицерковные жестокости явились старообрядческой «местью» за гонения. Доказательств у версии нет. Поэт Николай Клюев, правда, писал: «Есть в Ленине керженский дух», пытаясь представить большевиков продолжателями древнего протеста. Но сами большевики так явно не считали, уничтожив и того же Клюева, и заметную долю старообрядчества. Разгромленное и обескровленное, оно превратилось за советский период из мощной силы в исторически малую величину, значительная часть и вовсе влилась в РПЦ, окончательно покончившую в 1971-м с мрачным наследием Большого собора и отменившую «клятвы на старые обряды» с формулировкой «яко не бывшие».
Русская церковь после раскола так и осталась благодатной, что удостоверено явлением преподобного Серафима Саровского, оптинских старцев, праведного Иоанна Кронштадтского, царя-мученика и новомучеников революционной поры. Однако совершенная в XVII веке ошибка терзала ее. Самые образованные, глубокие и предусмотрительные из иерархов столетиями работали над исправлением раскола и приведших к нему причин и в конечном счете добились этого. Достаточно вспомнить митрополита Антония (Храповицкого), неустанно трудившегося над воссоединением со старообрядцами, но почитавшего при этом патриарха Никона как святого.
Моя бабушка, Олимпиада Денисовна Кузеванова, родилась в старообрядческой беспоповской семье и рассказывала, как ее наказывали в детстве, если на базаре она покупала «мирские» ложки. Но моего отца она отнесла крестить уже в церковь патриаршую. И в моем лице «старообрядчество» и «никонианство» в нашем роду воссоединились. И я искренне радуюсь тому, что все больше становится вокруг храмов, где служат по старому обряду, в котором заключалась великая историческая правда.
Но иной раз даже правда не обеляет раскола. Это надлежит помнить сегодня, когда смятения и шатания международной церковной дипломатии постоянно вводят в соблазн «малых сих». Остается надеяться, чтобы затея стамбульских «церковных либералов» с Всеправославным собором не закончилась для Церкви, как Большой Московский собор, тоже бывший в значительной степени «всеправославным». Чтобы чужеземцы, для которых порой «натовская» и «европейская» идентичность гораздо теплее православной, не сковырнули нас на обочину.
Впрочем, не менее нам важно воздержание от подозрительности и агрессии, отношение к Церкви как к драгоценности, а не как к орудию личной гордыни — этих качеств было в избытке на дороге к расколу XVII века, и, к сожалению, немало тех, кто готов поиграть в «непримиримость» и ныне.