Бери и помни

В моём детстве была забавная игра на куриную дужку – тонкую раздвоённую косточку. Дужку переламывали, после чего принимая что-то из рук в руки надо было обязательно сказать: «Беру и помню». Забывающему напоминали: «Бери и помни», и он к своему огорчению был обязан исполнить какое-то незатейливое желание. Игра могла длиться неделями, что придавало ей неповторимый вкус. Нехитрая игра дисциплинировала память.

.

У нас с сестрой разные отцы и тринадцатилетняя разница в возрасте. Так управила жизнь. И война. Мальчишкой я бегал в школу мимо разбитого, с закопчёнными бурыми стенами, крупозавода, очень похожего на Сталинградскую мельницу, и время, когда его терзали немецкие фугаски, было для меня таким же книжным, как крещение Руси. А сестра помнила смертный вой этих фугасок. И чадный дым горящего зерна. И вырывающееся из окон алчное пламя. И ревущие паровозы на разбиваемой станции. Ей досталась война. Для меня же постижение истории началось позже – неожиданно и жутко, когда весёлым весенним утром в дальнем углу обширного школьного двора стали рыть котлован. Усердно тарахтевший экскаватор наткнулся на гроб. А когда аккуратно сняли слой земли, оказалось, что захоронений много. Вот тогда-то и узнал я, что в школе размещался эвакогоспиталь, откуда не всех умерших успевали отвезти на кладбище. Теперь на фасаде школы есть памятная табличка с номером госпиталя – 3248. Цифры бесстрастны и немы. Они умалчивают, что в нашем угловом классе моя мама принимала раненых, что туда же несли для них бельё, яблоки и мыло, что мой дед на казённой лошадёнке доставлял лекарства из своего аптечного управления, а в актовом зале второго этажа хирурги не ведали времени суток. Хантингтон, Шпенглер, Гумилёв, Тойнби, Вернадский изучали, исследовали и оживляли историю. Для меня же история ожила сама, перехватив дыхание запахом окровавленных бинтов, карболки и формалина. С этим пришло и осознание, что история – не события и не даты, а полотно, задолго предварившее моё появление на свет. Бери и помни.

.

Школа. Не одной только грамоте нас тогда учили. А мы, выходит, учились. Готовился я к полувековой встрече с выпускниками, перебирал фотографии, фамилии и судьбы, и запнулся вдруг на одном открытии. Выпуск 1966 года был двойным – 10 классов; больше трёхсот моих друзей в жизнь шагнули. Инженерами стали, хлеборобами, врачами, писателями, военными, артистами… в кого только не выросли. Один даже – в доктора наук совсем экзотической профессии – океанологии. Для всего этого стержень нужен. Оказалось, что в большой семье не завелось ни одного урода: бездельника, вора, стяжателя… Ни единого. Выходит, не столичные лицеи и колледжи, а обычная школа районного городка и была подлинной школой для творческих детей? Штришок: на уроках чистописания завелась у нас мода украшать заглавные буквы витиеватыми хвостиками. Выписывали, нарушая эталоны прописей. Но замечаний за это монашеское письмо никто не получал. Не в таких ли штришках скрывается поощрение к творчеству? Повезло нам, наверное. Но и это везение – тоже факт истории.

.

Хроники повествуют, что Петербург был заложен царём Петром 27 мая 1703 года. Между тремя деревнями Грюневальд, Танненберг и Людвигсдорф сошлись на побоище в «Великой войне» 15 июля 1410 года. Веху 22 июня никогда не забывал и я. Но долгие годы и знать не знал, что именно в то утро мой отец заложил фундамент дома, вернуться к которому пришлось лишь после войны, а потом перенести через его порог и меня. Не упоминал бы я о дате, если б не ворвалась она вдруг в самую мою сердцевину пронзительной точностью слов – Отечественная война. Лишь после этого очистились от толкований и сделались ощутимыми и простыми её мотивы. Под пикировщики и в рукопашную ярость у Керчи и в Аджимушкае отца бросали не приказы, не заградотряды и не полоумные комиссары. Он защищал фундамент своего дома. И мою будущую жизнь, ещё и не помышляя о новой семье и моём рождении. За это же не пощадили себя и те, кто упокоился во дворе госпиталя №3248. Суть явлений проявляется не в событиях, а в порождённых событиями чувствах. Чувства, конечно, пристрастны и ненаучны, но именно они окрашивают полотно твоего бытия и формируют мировосприятие. Бери и помни.

.

А нужно ли помнить? Вчерашнего дня уже нет, окраска жизни у каждого своя, и куриная дужка – глупая детская игра на такие же детские интересы. Память добавляет обременительности и без того перегруженной жизни. Успевать бы вертеть головой и подстраиваться под людской водоворот. Гуляет теперь эта мысль в разных исполнениях, на зубах уже навязла. Живут же, мол, птички, даёт им Бог и день, и пищу. И память у них не тревожащая, глубоко запрятанная. Генная. Честно признаться: было время – и меня эта мысль соблазняла лёгкостью бездумья. В самом деле: ни инфляции их не раздражают, ни политики, ни мздоимство. Живут минутным, и жизнь у них наполненная и, надо думать, вполне гармоничная. Но угораздило вот родиться не птичкой, да поиграть в куриную дужку.

.

Помню учителей. Помню и их научения на право соотносить себя с родом человечьим. Не так их и много – этих научений, и нет в них ничего такого мудрёного. От бабушкиной науки усвоил, что откликается всегда аккурат тем, чем аукается. Это уж потом учился законам Ньютона, премудростям диалектики, а заодно постигал очевидное главенство заповеди о любви. Жизнь давала всякое – от сжимавшего сердце счастья до сжимавшего сердце горя. Брал. Но не всегда помнил о научениях, за что неизбежно приходилось расплачиваться. Особенно часто забывал о грехе гордыни, в горячке отстаивая собственную пустяшную правоту. Велик соблазн самоутверждения! И лишь получив полновесную ответную оплеуху, конфузливо каялся. Бери и помни.

.

Не возносись, помни, что ты неповторим, но не исключителен. Помни, что изначально ты дитя Вышнего мира, а уж потом людского. Помни, что свои грехи и огрехи не оправдать грехами сторонними. Помни, что ты не случайная пылинка, а живая нить живого мироздания, и от этой нити зависит его прочность и окраска. И даже имя твоё не случайно. Бери всё это. И помни.

.

С выбором имени родители не очень задумывались. Александр. Или Александра – для дочки. Так и назвали бы, если бы не сестрёнка. Уверена была в брате, убеждала, просила, настаивала, да так, что дошло дело до куриной косточки. И когда я – безымянный – пробовал в больнице свой голос, а отец оставил в приемном покое нехитрые витамины, сестра изловчилась забраться на завалинку и передать в мамины руки кусочек сахара. Победа в игре была чистой, и имя я получил не случайное.

.

В той – довоенной и неведомой мне семье был у моей сестрёнки дядя. Брат её отца. Время размыло его образ, не сохранило в памяти ничего зримого. Но и по сию пору помнится ей исходящая от него такая покойная доброта и ласковость, какой не ведала более ни от кого. И помнится страшная весть, что пал артиллерист Столяров смертью храбрых при прямом попадании снаряда в его орудие. Нет у дяди Володи могилы. Но осталось во мне его имя. А с именем перешло ещё что-то, чему слов не найти. Бери. И помни.