Александр куприянов: «мне есть чем оправдаться…»
Известный писатель и журналист считает чрезвычайно опасным для Отечества разрыв поколений и потерю моральных принципов общества
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Александр Иванович Куприянов родился в 1951 году семье капитана и учительницы.
В 1972 году окончил Хабаровский государственный педагогический университет.
Прошёл большой журналистский путь.
Работал в «Комсомольской правде», в «Российской газете», в газете «Известия», в журнале «Собеседник».
Ныне – главный редактор газеты «Вечерняя Москва».
Автор нескольких художественных книг, в том числе романа «Лягунда» (издательство «Вагриус», 2002), «Ёкарный бабай» (ИД Куприянова, АНО РИД «Новая газета», 2009), «Ангел мой» (издательство «Время», 2011), «Флейта крысолова» (издательство «Художественная литература», 2011), «Жук золотой» (издатель – ЗАО «Роман-газета», 2012), «Таймери» (издательство «Время», 2015), «Не мой день» (ИД «Художественная литература», 2015). Публикуется под псевдонимом Александр Купер.
Когда-то – неистовый репортёр и очеркист, ныне – главный редактор «Вечерней Москвы» и писатель, получивший в этом году «Золотого Дельвига», Александр Куприянов отметил 31 июля юбилей – 65 лет. Нам показалось, что это отличный повод для разговора о литературе и журналистике. И не только об этом, конечно.
– Александр Иванович, вы журналист стопроцентный, а в этом году стали известны как писатель. Но разве переход из журналистики в литературу возможен? Или это всё равно что оказаться между двух жерновов?
– Такое мнение есть, и оно во многом оправданно, но есть примеры и вполне счастливого «перехода». В человеке много разных ипостасей: стометровочник вполне может в свободное время крестиком вышивать. Журналистику и литераторство объединяет необходимость работы со словом. В молодости меня обвиняли в том, что мои журналистские репортажи и материалы «отдают литературщиной». Сейчас, благо самоиронии не потерял, понимаю, что некоторые мои литературные вещи «отдают журналистикой».
– Вы к себе критичны?
– Абсолютно. Реально вижу – отдают! С этим приходится бороться. Поскольку если хочется создать некую действительно литературную ткань, надо чисто журналистские подходы оттуда изымать. Но в новом времени идут активные поиски новых жанров и форм романа. И это вольно-невольное совмещение оказалось приёмом: литература не в чистом виде и не-журналистика в чистом виде удивительным образом востребованы читателем. Журналистика, конечно, может помешать выдумке сюжета и лирического героя и пытаться насаждать некое моралите, а проза в этом не нуждается. Но в целом я бы сказал, что журналистика не помогает литературе ровно настолько же, насколько помогает. Ведь журналист в курсе трендов, истории, новостей, должен во многое вникать. Не сравниваю себя, не подумай, но Эренбург, Платонов – они кто, откуда? Из журналистики. Мне очень многое помогли накопить поездки по стране, подаренные журналистикой, хотя есть настоящие писатели, которые никуда не ездили, сидели в кабинетах и философствовали, причём успешно.
Ещё момент. Нельзя забывать тех, кто был до тебя. Вот ты говоришь – успех! А я перечитываю Нагибина и задаю себе один вопрос: а ты можешь написать так? Говорят, время изменилось, люди хотят другого стиля. Но вопрос остаётся: а ты так сможешь? А он себя грыз за то, что не мог писать как Паустовский! Это к вопросу о самокритичности…
– Ну ладно вам… Вам в этом году как писателю сопутствовал успех. Несколько книг вышло, премия… Как несёте «бремя успеха»? Вам дорог читательский ответный импульс?
– Послушай, успех – это здорово, но я же говорил, что с самоиронией не расставался. Да, что-то сошлось – пошли рецензии, книги стали замечать. Но я тридцать лет до этого писал – и никакого импульса не было! Анекдот: один знакомый должен был передать мою книгу про чеченскую войну «Ангел мой», по которой решили снять фильм, руководителям Чечни. Перед тем как передать, прочёл сам. Звонит ночью: «Старик! Какая вещь!» А я ему книгу за пять лет до этого дал, она на полке стояла, он и не открыл.
– Только честно! Книги у вас с явной автобиографической линией, лирический герой в них – это вы?
– Недавно Евгений Александрович Евтушенко сказал замечательно: когда пишешь автобиографическую прозу, писать всё, что было с тобой, ты не имеешь права, поскольку читатель ждёт неких чисто символических ситуаций, в которых он угадывал бы себя. Я бы мог сказать категорично, что всё описанное в «Жуке золотом» – правда и всё это – я. А мог бы столь же категорично заявить, что всё это не я, а некий лирический герой, переживаниями которого я привлекаю читателей, желая, чтобы они в нём узнавали себя, своё детство и так далее…
– Апеллируете всё же к читательским интересам…
– Скажу парадоксальную, наверное, вещь. Мнение читателей важно, к нему нельзя относиться пренебрежительно, но для меня это совсем не главное. Как Форд сказал? «Если бы я ориентировался на мнение людей, я бы создал коня с золотыми копытами». А он всё же создал машину. Это немного про другое, конечно, но близко к тому, о чём мы говорим. Хемингуэй говорил, что писатель должен видеть впереди себя вечность, ставить задачу в эту вечность входить – как-то так. Честно тебе скажу, что не вижу никакой вечности ни впереди, ни сзади. Чувствую только, что идёт активный поиск новых жанров и ткани, которая читателям была бы максимально близка и понятна.
– Правда, литература сегодня переживает серьёзные пертурбации…
– Да, но я не согласен с теми, кто говорит, что она загибается, что всё у нас растерзано. Нет! Полно талантливых современных авторов. Одно время было как: Пелевин! Сорокин! Акунин! Новое слово! А в это время прозаики работали себе тихо в традиционной форме. И выходили параллельно с этим детективы, и фэнтези, что хочешь. Думаю, время может как-то структурировать некие общественные задачи в преломлении через литературу, но русская проза будет при этом себя прекрасно чувствовать. Она существует, да! Могу назвать бесконечно уважаемых и любимых мной авторов. Скажем, Юрий Буйда, у него проза потрясающая, а последний роман про детство – просто невероятен. Есть Токарева, Толстая. Какая, кстати, у них «женская» проза? Это проза настоящая, глубокая, со своим взглядом и стилем. Вышел роман «Свечка» у Валеры Залотухи – жаль, он умер, книгу в руках не подержал. Это проза, по моему мнению, на уровне Шаламова и Солженицына.
– Вы ревнивы к чужому успеху? Литераторам это свойственно.
– Я бы не сказал, что ревнив. Потому что, например, очень хотел, чтобы был замечен и отмечен роман Залотухи. Ревнив – знаешь, в каком смысле? Вот читаю Буйду и вдруг встречаю момент, похожий на тот, что описан у меня, но понимаю, что он написал пронзительнее и лучше. Как можно ревновать заслуженные работы? Я вот только литературных ремейков не приемлю.
– В смысле?
– Ну вот, скажем, один писатель, причём неплохой, издаёт роман про то, как затопило деревню. Посвящает его Распутину. Для меня распутинская «Матёра» – это целый мир! Как можно потом выставлять эту книгу на какие-то выставки и премии? После нового «Экипажа» я, пожалуй, могу понять, что такое ремейк в кино. Но в литературе он невозможен для меня абсолютно.
– Как считаете, функции литературы сегодня изменились?
– Функция русской прозы неизменна. Но разговоры о том, что писатель должен как-то дотянуть до себя читателя, что-то там ему вложить, заставить что-то увидеть – это туфта, мне кажется. Вот был Пушкин, к пониманию которого я шёл очень долго. Он что, писал «Онегина» и думал: тут я выведу образы мажоров, там – такой-то типаж женщин? Нет. Писатель не должен кого-то куда-то вести, чему-то учить. Он должен ощутить себя в некоем сгустке времени и зафиксировать это время и свои ощущения.
– Вам комфортно в сегодняшнем дне?
– Нет, дискомфортно. В частности, потому, что… Я давно задумывался о том, почему у нас старики брюзжат на молодёжь, и всё никак не мог найти ответа. А потом мне его подсказал друг, журналист, в том году ушедший, Гаяз Алимов. Он сказал великую вещь: в 90-е произошёл разрыв между поколениями на ментальном уровне. Причин тому много – рухнула одна идеология, другая не возникла, мы ринулись в потребительство, техническая революция случилась. Разрыв этот на ментальном уровне никто не изучает, не исследует. Я пытался, вторую часть «Жука золотого» писал в этом ключе. И сегодня я встречаю огромное количество молодых талантливых людей, но меня потрясает в них отсутствие мотивации к чему бы то ни было, даже к развитию собственных талантов. Отчего так – не знаю, но разрыв этот не сокращается, а растёт. Проживут ли они без знания классики, например? Конечно. И спокойно проживут, а некоторые даже и неплохо. Но если говорить о национальной идее и генофонде, о душе русской – то это невозможно.
– А что, осталась ещё душа русская? Это что вообще за понятие?
– Как я понимаю, это всегда разрыв. В философском смысле – отсутствие гармонии и единства, положение между Богом и дьяволом. Бунин говорил, что из русского человека можно как дубину сделать, так и икону. У нас как? Бьёт – значит, любит. Рубаху с себя отдаст, но корова у соседа сдохла – и в нашем доме праздник. Это разрыв между всем, между Европой и Азией, пониманием долга и совести и личными интересами. Пушкин – русская душа в чистом виде: гениальный поэт, но картёжник, бабник и дуэлянт. Это двойственность во всём, в сознании, разрыве и печали. Культура высочайшая – и грязь под окнами, глиняные полы, по деревням сохранившиеся. Проханов недавно говорил: какая, мол, Турция? Сюда приедешь – сколько тоски, печали и радости в этом низком небе, упадёшь в траву – и нюхаешь, нюхаешь… Проханов для меня – воплощение этой тоски русской, голубыми своими глазами смотрящей в низкое небо. Или взять последние повести Юрия Козлова: вот глубочайшая проза, безмерной тоской наполненная…
– А что вас раздражает в нашем времени больше всего?
– Отсутствие нравственных принципов. Предательство в разных областях и по разным поводам. Оно уже не считается нарушением каких-то правил и норм, оно само – норма. 70 лет у нас как таковой религии не было, но была коммунистическая мораль, которая свои табу выдвигала. Сейчас они разрушены, а взамен ничего не пришло. Тебя предадут спокойно, легко, в любой области, тотальное предательство стало основой идеологии племени имитаторов бурной деятельности. Можно так предать, сяк, и не просто предать, а ещё и ножичек под лопатку сунуть. Это страшно.
– А себе вы суровый счёт предъявляете?
– Ну, когда в пять утра встаёшь и в зеркало смотришь – тут трудно себе правды не сказать. Я не безгрешен, много боли людям доставлял, даже тем, кого любил, но знаешь, так скажу: когда перечитываю прощальные стихи-завещание Высоцкого Марине Влади, я, глядя во всё то же утреннее зеркало, спрашиваю себя: ну а тебе есть чем оправдаться перед Ним?! Об этом всегда надо думать, мне кажется. А уж в 65 – совершенно точно.
Беседовала Ольга КУЗЬМИНА