НЕЖНЫЙ ГАЛЕНЦ

Пока еще не кончился день - будем высоко держать голову, и пока мы в состоянии творить, мы не сдадимся. Гете Если бы даже я ничего не знала о нем, я все равно могла бы составить полное представление об Арутюне Галенце: для этого мне достаточно было бы взглянуть на два его портрета - на "Автопортрет" 1946 года и на фото последних лет. Мосток от одного изображения (раннего) к другому (позднему) есть, по сути дела, вся жизнь Галенца. А познавая человека, познаешь творца, предопределяешь его возможности и пути, по которым он пойдет. ЖИЗНЬ НЕ СКУПИЛАСЬ НИ НА ОДИН ВЫРАЗИТЕЛЬНЫЙ И СКОРБНЫЙ ШТРИХ и сделала его лицо к концу поистине библейским. В усталых, но все еще верящих глазах стояло теперь такое знание, такое постижение, такая боль и такая глубина, что лицо художника могло бы легко и победно поспорить с лучшим из портретов Рембрандта. Волосы обильным и легким пеплом лежали за висками и над высоким лбом в подвижных и тоже выразительно-горьких морщинах. Он был худ и казался старше своих лет. За плечами его было чуть больше полувека. Но то было только за плечами. В глазах стояло другое. У глаз был свой особый календарь и своя особая мера — мера тысячелетий. Очень старым и очень печальным должен был быть народ, породивший такого человека. Невыносимо горестной и незаслуженно обойденной должна была быть жизнь художника, имевшего такие глаза. Но и никогда не подводившая вера должна была жить в сердце человека, умевшего смотреть так прямо. Я всегда знала, что страдание — лучший скульптор: оно лепит такие лица и создает такие глаза, что перед ним Пракситель или Фидий могут показаться просто подмастерьями или учениками ваятеля. Страдания и талант — на это природа для Галекца не скупилась. И лишь вера помогла ему выстоять. Один талант не спас бы. Что в данном случае отличает веру от воли? Да ничего, как и во всех подобных случаях. В "Автопортрете" 1946 года Галенц прекрасен молодостью, тонкостью и умом глаз. Но истинная духовность пришла к нему позже, копилась в нем годами, чтобы в переизбытке открыться нам в портретах последних лет. УЧИЛСЯ ОН СКУПО, НЕДОЛГО. ВСЕ ЭТО НЕ ПО СВОЕЙ ВИНЕ. Одним из учителей его был 72-летний Клод Мишле, приехавший в Ливан из Франции. Повторилась знакомая ситуация "победителя-ученика и побежденного учителя". Если правильно понимать талант как мироощущение, а не как сумму задатков и приобретенностей, то следует признать, что главным и, по сути дела, единственным учителем Галенца было его внутреннее зрение, весь опыт его нелегкой жизни. Его палитру высветлила личная трагедия и одухотворили доброта и мудрость. Обойденный пониманием, он глубже и острее проникал во внутренний мир тех, чьи портреты писал. В природе тоже любил щемящее, затаенное, яркое лишь трагической яркостью. Предпочитал либо крупный план портрета, либо чистый и лаконичный пейзаж, в котором столько же мудрости, сколько в глазах человека. Автопортреты любил, но не перебарщивал, как некоторые в этом своем увлечении. Предпочитал богатство чужой жизни, обнажение того, что не всегда даже предполагала в себе его модель. И добился в этом своем умении такого предела, который определяет уже не просто мастера, но творца. К таким художникам слава обычно не спешит, да и они не гонятся за нею. Нелли СААКЯН, "Голос Армении"