Побывав в понедельник с утра на одном из госпредприятий, сотрудники которого еле успели порадоваться грядущему в новом году повышению зарплаты, я невольно стала свидетелем мини-майдана, связанного с обманом проевропейских ожиданий киевлян.
Что бы вы ни говорили, а Украина в корне изменила смысл понятия «социальный лифт»: это в какой-то Японии в топ-менеджеры выпускнику престижного вуза надо карабкаться по карьерной лестнице из разнорабочих.
У нас же чем легче и незамысловатее материал, тем проще ему всплыть на самый верх – иногда для этого надо просто решительно
дернуть зубами ниточку от тампона.
С безвизом вот, правда, пока так просто не получается: ясно, что для попадания в Европу полоть по триста лет свои лужайки – удел заторможенных англичан, но понимание того, что надо сделать нечто неординарное и в результате всплыть у какого-то мегаполиса на берегу Темзы или Сены – даже не обсуждается.
Прополка памятников, кинофильмов и генетически неправильных деятелей культуры пока особого успеха не принесла, но мы с пониманием относимся к издержкам процесса и терпеливо ждем результата.
Было пять, а стало восемь
Безусловным властителем киевских дум второй декады декабря стало подорожание проезда в маршрутках по формуле роста цены советского народного напитка «Было пять, а стало восемь!», что в переводе на русский язык означает повышение цены с 12 до 20 рублей.
Вряд ли эти цифры произведут впечатление на москвичей, но это одна из главных причин, почему мы не станем братьями (и все равно скакать не бросим!).
Побывав в понедельник с утра на одном из государственных предприятий, сотрудники которого только-только успели порадоваться грядущему в новом году повышению зарплаты, я невольно стала свидетелем мини-майдана, связанного с обманом проевропейских ожиданий киевлян.
Многократно вынужденные отложить воскресный шопинг в итальянских бутиках из-за
капризных голландцев и скользящие в отнюдь не австрийских сапогах в гололед на работу, они сели в маршрутки и... были озадачены.
Проезд по проспекту Бандеры
стал стоить в 1,6 раза больше, чем по Московскому.
Причем маршрут не изменился: при нашем неизменном государственном курсе на Брюссель пронзительно-желтые авто по-прежнему мчались на Троещину.
Милые дамы, в общество которых я поневоле попала по дороге на работу в начале рабочей недели, как-то совсем по-советски не разделяли мое желание по-быстрому решить за свои деньги вопрос в их компетенции – они хотели поговорить о своих проблемах, явно намекая на свои сакральные знания страшного будущего безымянной «власти», вероломно воспользовавшейся их благосклонностью три года назад.
В конце концов иррациональное женское любопытство победило во мне здравое желание поскорее обслужиться и уйти, и, вежливо поохав вместе с ними, я спросила, что же такое страшное ждет нашу «власть» и, главное, когда.
– Временные они! – гордо воскликнула дама бальзаковского возраста.
– Кто?! – уже всерьез заинтересовалась я.
– Янукович тоже думал, что пришел навсегда! – с достоинством выпалила самая старшая из дам, явно знающая значение слова «пенсия» по-украински.
– И кто же им «объяснит», что они не навсегда? – я была просто заинтригована разговором.
– Народ! – хором выпалили дамы.
– А кто это? – простодушно спросила я.
В помещении зависла тяжелая и какая-то липкая тишина, из которой сразу захотелось вырваться.
В конце концов самая молодая из женщин, до этого «момента истины» что-то старательно отбивавшая на своем телефоне (очевидно, важное послание тому самому таинственному «народу»), двинулась на меня, сверля глазами: «Вы провокатор! Уходите отсюда!»
Честно признавшись, что я действительно не революционер – жечь шины и колотить коктейли Молотова с ними точно не буду – я вынуждена была с позором покинуть заведение, так и оставшись при своих интересах.
«Ничего страшного: поорете, повоняете и успокоитесь», – на прощанье ответила я им про себя
крылатой фразой одного из наиболее эффективных украинских кризис-менеджеров, впервые изменив в цитировании любимому классику.
Смутившись, я примирительно вспомнила свои 90-е и ту «свободу воли», что была у нашего поколения Пи: «Единственная свобода, которой он обладает, – это свобода сказать «Bay!» при покупке очередного товара, которым, как правило, бывает новый телевизор» (Виктор Пелевин, «Generation П»).
Роль «телевизора» у нынешнего поколения Пи с успехом исполняет смартфон, но значение числа «Пепси» не изменилось.
Эрзац и культура
Что-то перехотелось мне в последние годы в Париж: в Ницце была, в Страсбурге побывала, а в город моих детских снов с мушкетерами и дворцовыми переворотами я так и не попала.
Виноваты ли в этом бюрократическая волокита оформления документов, хроническое безденежье рубежа веков или железный занавес 80-х, не позволивших моим родителям вырвать дочь из «Бермудского треугольника» трех советских столиц с их небольшим набором развлечений: театры да музеи? Или в этом виновата я, двадцать лет назад предавшая свою мечту, заново открыв для себя Москву по возвращении из двухнедельной поездки по предрождественской Германии?
Странно устроен человек: выросшая в годы тотального дефицита, но пресыщенная с детства «Лимонными дольками» из папиных командировок и репродукциями полотен мастеров Возрождения из календарей и каталогов, чемоданами привозимых моими родителями из поездок в Москву и Ленинград, я воспринимала интерьер царских дворцов как обязательную декорацию своих школьных каникул и фон для знаменитых полотен и скульптур, ради созерцания которых мы и топтали своими ногами в бахилах старинный дубовый паркет.
Дома с паркетом было проще: выложенный незамысловатой «елочкой», он давался нам вместе с новой квартирой в ведомственном панельном доме и был той маленькой «фишкой», что выделяла наш дом из массива типовых соседних «чешек» («чешский проект», характерный для застроек 70-х годов) с такими же типовыми квартирами и бумажными обоями в цветочек, но с полами, покрытыми линолеумом.
Желая еще больше «оторваться» от знакомых, живущих в аналогичных «чешках», моя мама совершила экономическое преступление, купив по двойной цене у спекулянтов югославские обои с виньетками, которые мои родители сами поклеили на стены, сварив из муки клей, причем так, что стык полотен был виден разве что в лупу.
Обои в «царскую» виньетку слегка ассоциировались с интерьером моих школьных каникул, но окончательный отрыв от трудящихся масс нашего района мы совершили, когда папа достал совершенно дефицитный в ту пору чешский кафель, и к нам в гости стали заходить родители моих подружек, застенчиво, но решительно направляясь вместо комнаты в кухню, а то и сразу «помыть руки» – кафель в том месте был почти зеркальным, о чем им с гиперболами и придыханием рассказывали дети.
Как бы там ни было, но выросшая в квартире с такими конкурентными преимуществами, малахитовые и лазуритовые колонны Исаакиевского собора я воспринимала как некий исторический аналог «чешского» кафеля и страшно удивилась впоследствии, увидев «осколки» этих «поделочных» материалов в ювелирных изделиях.
Лишь после долгого периода своего отсутствия уже в зрелом возрасте снова посетив «город-музей» Санкт-Петербург, я поняла, из чего состоит интерьер его храмов и дворцов, и начала догадываться, что представляла собой Российская империя, в пережившей ХХ век столице которой я находилась в своем предреволюционном 13-м году...
***
Оглядываясь назад в свое советское детство, плотно насыщенное литературой и культурными мероприятиями, вспоминая те солнечные московские минус пятнадцать, в которые двадцать лет назад я попала из промозглых плюс пятнадцати Франкфурта, я понимаю, почему не прельстилась «европейскими» обещаниями прозападных «миссионеров» три года назад: во-вторых, «Черный квадрат» – это некрасиво.
А во-первых... Много у меня «во-первых». Например, точное определение конца 90-х: «Против Москвы и Парижа – Калуга!» (В. Жириновский).
Хотя двадцать лет спустя Калуга предпочтительней.
Теги:
Украина, Киев, общество
