Во французских эмпиреях Александра Рудина
Художественным руководителем Российского национального оркестра (РНО) маэстро Александр Рудин был назначен в октябре 2022 года, и одним из первых его проектов с этим коллективом стала интереснейшая французская программа, прозвучавшая год назад в Концертном зале им. П.И. Чайковского в Москве (27 апреля). Тот концерт оставил настолько сильное и яркое послевкусие, что когда 27 мая нынешнего года французский «заплыв» на этой же сцене (хочется помечтать – на длинную дистанцию) получил продолжение, решение вновь оказаться в числе слушателей возникло тотчас же! Почва была подготовлена, и ростки новой программы ждали своих всходов…
Всё началось с легкой надстройки – с оркестровой сюиты Мориса Равеля (1875–1937) «Моя Матушка-Гусыня» (1911), и эта сюита из пяти прелестных характеристических пьес по сюжетам детских сказок, рафинированно тонко пропущенных через живописную ткань оркестра, легла на основательный базис музыки Эрнеста Шоссона (1855–1899). Его «Поэма любви и моря» (1892) для голоса с оркестром на слова поэта-символиста Мориса Бушора – необычное по форме, магнетическое, пропитанное мощной экстатической чувственностью полотно, препарирующее человеческую драму или даже трагедию! Это отречение от живой преходящей любви в пользу любовной вечности, бессмертной аллегорией которой может быть – и в этом убеждает «Поэма» – лишь символика бесконечного, необъятного моря…
«Поэма» Шоссона (порядка получаса звучания) – две массивные «вокальные» части, разделенные интерлюдией с краской саспенса: «Цветок на воде» – обстоятельная подводка к душевному перелому, а «Смерть любви» – принятие исхода, примиряющее с вечностью и судьбой. К слову, две трети наследия композитора – песни и опусы для голоса с различным аккомпанементом, и пятнадцать его песен созданы на стихи Бушора. Одна из них – «Время сирени», и ее последние четыре строфы Шоссон оркестровал и включил в финал второй части. Так, восхитительно терпкие ароматы сирени и роз, разливавшиеся в стихах и музыке «Поэмы», утопавшие в щедром поэтическом море символов любви и смерти, в 2015 году на этой же сцене нам смогла, по счастью, подарить «стальная дива» немецкого романтизма Вальтрауд Майер (ГАСО России им. Е.Ф. Светланова, дирижер – Андрей Борейко).
И хотя пик вокальной формы солистки тогда уже остался в прошлом, ее стилистически тонкое, психологически акцентированное прочтение невозможно забыть до сих пор, пусть певица и расположила не теплотой чувства, а рациональной педантичностью. Но землисто-сухое, тремолирующее звучание нынешней солистки Екатерины Семенчук ни тонкостью стиля, ни психологическими акцентами, ни музыкальной рациональностью захватить так и не смогло. Вместо филировки посыла и элегантного лоска – ухабистость вокальной линии, задавленность звучания, нарочито искусственно заглубленный (эстетически проблемный!) нижний регистр, а ведь эта певица – меццо-сопрано! И в данном случае, когда мы говорим о голосе солистки, речь идет вовсе не о категории «нравится – не нравится», а именно о проблемности вокальной формы. Да еще и о явном «проседании» музыкального вкуса…
Безусловно, для меломанов «Поэма любви и моря» Шоссона стала главной приманкой программы, и маэстро Рудину за выбор сего опуса – огромный респект! Под его чуткими и уверенными пассами оркестр играл изумительно! Нечеловечески пронзительная магия роскошной музыки позднего романтизма и аура дирижера слились в единое целое, да и для солистки в качестве аккомпаниатора-медиума дирижер делал всё необходимое. Тем не менее, солистка при слиянии аур дирижера и музыки вела свою собственную игру – весьма сомнительную с точки зрения и вокала, и самóй музыки. Для автора этих строк играть в такую игру было решительно невозможно. Однако жаль, ведь сыграть так хотелось…
Если «Поэма» Шоссона предстала репертуарным центром программы, то заявленная во втором отделении вечера одна единственная оперная ария – речитатив и стансы Сафо «Où suis-je? … Ô ma lyre immortelle» из одноименной оперы (1851) Шарля Гуно (1818–1893) – совершенно резонно могла стать вишенкой на французском торте. Могла, да не смогла! Предполагалось, что эту арию Екатерина Семенчук исполнит в обрамлении музыки Клода Дебюсси (1862–1918) и Камиля Сен-Санса (1835–1921). Так, собственно, всё и случилось, но после стансов Сафо певица неожиданно представила еще пару французских номеров – арию Шарлотты «Va! Laisse couler mes larmes» из «Вертера» (1892) Массне и арию Далилы «Printemps qui commence» из «Самсона и Далилы» (1877) Сен-Санса.
Только после этого своей законной очереди дождалась и «Вакханалия», танцевальный номер из «Самсона и Далилы», феерически зажигательно исполненный оркестром. Он мог бы стать блистательным завершением программы, но на бис Екатерина Семенчук решила одарить публику еще и хабанерой – популярнейшим «шлягером» из «Кармен» (1875) Бизе. И это был тот довольно редкий случай, когда вроде надо бы радоваться: не сократили ведь, а добавили! Конечно, есть широкая публика, и она, понятно, ликовала! А есть меломаны, и, несомненно, это оперное «пиршество» они восприняли далеко не столь оптимистично…
Факт исполнения стансов Сафо, несомненно, приятен. Эта ария звучит у нас редко, но обращение к лире, с которого поэтесса Сафо начинает свои стансы, бессмертным в музыке Гуно на этот раз так и не стало. Французский стиль в музыке – материя филигранно тонкая, но трактовка певицы предстала полотном, сотканным из суровой нити «без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви», и пушкинской сентенции здесь самое место! Формально, шаблонно, без пафоса и шарма солистка исполнила и арию Массне, и арию Сен-Санса, и «народный» хит – хабанеру Бизе. И он был встречен шквалом оваций, так что конкурировать с ним раритетные стансы Сафо для широкой публики заведомо не могли!
Помимо «Вакханалии» из «Самсона и Далилы» подлинное музыкальное отдохновение принес слуху и островок импрессионизма Дебюсси. Восхитив колористической тонкостью оркестровой палитры, прозвучали известнейшая Прелюдия к «Послеполуденному отдыху фавна» по одноименной эклоге Стефана Малларме и симфонические картины «Облака» и «Празднества» из цикла «Ноктюрны» (1900). Вот тогда и подумалось, что симфоническому оркестру (коллективному инструменту) при его идеальной дирижерской настройке увести сознание в высокие эмпиреи музыки подвластно так, как никакому иному инструменту! А человеческий голос – инструмент-дар, и при настройке на волну академического звучания в эмпиреи музыки он порой может и не увести. Всё ведь зависит от многих объективных и субъективных причин, но момент «здесь и сейчас» – именно то, ради чего мы и слушаем живую музыку в концертном зале, именно то, ради чего и будем слушать ее всегда…
Фото предоставлены пресс-службой Московской филармонии