Апокалипсис Василия Розанова: краткая история жизни и смерти великого философа-еретика
Василий Розанов — самый противоречивый русский философ и enfant terrible русской литературы. Скандалист и радикал, он был «усердным еретиком» в одни периоды жизни и набожным христианином в другие. В одних изданиях выступал как монархист и черносотенец, в других — как социал-демократ. Был вхож в славянофильские и декадентские круги. Ни в чем не знал меры. Всегда верил себе. Его называли его русским Ницше и русским Фрейдом. О полунищем разночинце, которого читали Победоносцев, Гиппиус и весь Петербург, рассказывает Яна Титоренко.
Умирал философ Василий Розанов зимой в Сергиевом Посаде, в нищете и голоде. В письмах другу жаловался, что ни хлеба, ни муки не ел 12 дней и мечтает о твороге. В большом нетопленом деревянном доме священника Беляева в Красюковке, возле Троице-Сергиевой лавры, стоял жуткий холод, и больного накрывали шалями и шубами.
В ту пору Розанов «писал со страшным надрывом, плакал о великом холоде мира». За месяц до смерти, в декабре 1918 года, он продиктовал дочери Надежде: «Адская мука — вот она налицо. В этой мертвой воде, в этой растворенности всех тканей тела в ней. Это черные воды Стикса, воистину узнаю их образ». Выпуск последней книги — «Апокалипсиса нашего времени» — оборвался, хотя Розанов очень хотел его закончить. Он мыслил Сергиев Посад островом Патмос, где откровение пришло к Иоанну Богослову. Пророчил: «Ну что же: пришла смерть, и, значит, пришло время смерти. Смерть, могила для 1/6 части земной суши». Он хоронил Россию.
Когда 16 января в дом пришел отец Сергий Дурылин, Розанов ел мед. Попросил его наклониться и произнес: «Христос Воскрес». Перед смертью Василий Васильевич то и дело повторял, что Христос воскрес.
Грустное детство: «Счастливую и великую родину любить не велика вещь»
Жизнь Розанова, сделав полукруг к Петрограду, славе и богатству, странным образом вернулась туда, откуда началась — в холодный, голодный быт русской провинции. Он родился 20 апреля 1856 года в Ветлуге Костромской губернии. В маленьком городке в ту пору проживало 2875 жителей. Отец, чиновник лесного ведомства Василий Федорович, зимой 1861 года подхватил пневмонию и скоропостижно скончался. В гимназическом дневнике Розанов записал в 15 лет:
«Он [отец] умер, получив простуду, когда гонялся в лесу за мошенниками, рубившими лес (он был лесничий)».
Вдова Надежда Ивановна с детьми переехала в Кострому, где купила небольшой домик на окраине. Кострому Розанов вспоминал как город вечных дождей.
Розановед Виктор Сукач пишет: «Над детством Розанова хочется плакать». Розановы жили не просто бедно — они практически нищенствовали. Детям часто не удавалось раздобыть ни молока, ни хлеба. Маленький Василий, бывало, посещал школу в одной визитке (пиджак) даже зимой. Мать, сдававшая второй этаж семинаристам, вскоре влюбилась в одного из них — Ивана Воскресенского, вдвое ее моложе. Воскресенский порол и бил младших.
Позднее Розанов вспоминал «отчима» в письме к Павлу Флоренскому: «…и Его-то я как дьявола и хуже дьявола ненавидел».
Мальчик вынужден был помогать больной матери — спринцевать ее и мыть. И потому еще более трагическими кажутся сентиментальные строки, которые так любят цитировать из «Опавших листьев»:
«Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно, именно когда наша „мать“ пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, — мы и не должны отходить от нее».
Мать умерла, когда Розанову исполнилось четырнадцать — с мольбой к старшему сыну забрать младших к себе. Что он и сделал.
Брат Николай работал учителем русской словесности в Симбирской классической мужской гимназии, куда и определил Василия. Розанов писал: «В этой подлой Симбирской гимназии совершилось мое взросление и становление». Любопытно, что именно в этой гимназии, с ее почти насильственным патриотизмом, где школьников заставляли каждую субботу петь «Боже, Царя храни» (сам Розанов считал: «Нельзя каждую субботу испытывать патриотические чувства»), учился позднее и Владимир Ульянов.
В Симбирске Розанов прожил два года, а в 1872 году переехал вслед за старшим братом в Нижний Новгород. Поступил там в свою третью гимназию, и уже из нее выпустился:
«Мы, человек 9 окончивших Нижегородскую гимназию, купили рублей на 10 вин и закусок (а все были беднота) и, отправившись в лесок, на берегу Оки, во-первых, выпили это вино, съели закуски, а во-вторых, и главным образом сожгли почти все учебники».
1 июня 1878 года Розанов получил в Нижегородской гимназии аттестат зрелости. Оценки: Закон Божий — 4, русский язык и словесность — 3, логика — 4, латинский язык — 3, греческий язык — 3, математика — 3, физика — 3, история — 4, география — 3, французский язык — 3. Через два месяца его с этими не слишком впечатляющими результатами приняли в ряды студентов Московского императорского университета. На одном с ним курсе учились, например, будущий глава партии кадетов П. Н. Милюков и историк М. К. Любавский. Розанов позже писал, предусмотрительно исключив из списка Милюкова:
«Какая радость, что наш выпуск в Московском университете дал трех сынов России: Любавский (М. Куз.), Н. Зайончковский, Вознесенский и я. Патриоты и несущие факел религии. Это хорошо и счастливое воспоминание, счастливая мысль».
Счастливых мыслей в жизни у него было не так уж много.
Суслова: «Самая замечательная из встречающихся мне женщин»
Но прежде взрослых мыслей в сердце Розанова пришла роковая женщина. В дневнике он называет 1878-й годом знакомства с Аполлинарией Сусловой. В письме Н. Н. Глубоковскому утверждает: «…ей было 38 лет, когда я с нею встретился в 8-м классе гимназии». В любом случае, это произошло еще в Нижнем Новгороде. Иногда говорят, что связь эта возникла лишь как следствие увлеченности Розанова Достоевским. Например, Марк Слоним в книге «Три любови Достоевского» писал:
«Самая мысль о том, что он [Розанов] будет спать с той самой женщиной, с которой когда-то спал Достоевский, приводила его в мистически-чувственный восторг». Аналогичного мнения придерживался и литературовед Алексей Налепин: «Трудно сказать, что побудило 24-летнего студента жениться на стареющей, неуравновешенной женщине, но, скорее всего, сыграл свою роль ореол „возлюбленной Достоевского“, писателя, перед талантом которого Розанов преклонялся».
Но есть предположения, а есть факты. Да, Суслова была возлюбленной Достоевского. Да, Розанов любил Федора Михайловича.
Исследователь Алексей Варламов, например, придерживается иных взглядов на этот союз. Он считает, что о бывшем романе между Сусловой и Достоевским Розанов не мог знать — вряд ли дама поделилась бы подробностями сама. В качестве доказательства своей версии Варламов приводит письмо, написанное Розановым Николаю Страхову, близкому другу Достоевского, в котором об Аполлинарии говорится лишь следующее:
«Может быть, Вы когда-нибудь слышали о ней, п. ч. в свое время она жила в Спб».
Во всяком случае, в 1878 году Розанов бесхитростно написал в дневнике: «Суслова меня любит. И я ее очень люблю. Это самая замечательная из встречающихся мне женщин». В октябре 1880 года они решили пожениться. Переехали в Брянск, где Розанов устроился преподавать. Кроме работы, он занимался еще и первой своей книгой — «О понимании»:
«Написал ее в 4 года совершенно легко, ничего подготовительно не читавши и ни с кем о теме ее не говоривши. <…> Встреть книга какой-нибудь (привет), я бы на всю жизнь остался „философом“. Но книга ничего не вызвала».
Розанову вообще долго не везло с признанием, причем не только со стороны публики. Не принимала его и супруга. Отношения их рушились. Аполлинария «насмехалась над его работой», презирала ее, ревновала и преследовала мужа, хвасталась, что содержит его, увлекалась другими молодыми юношами, уходила из дома. Он ее возвращал. Плакал. Думал:
«Бедная моя Поленька! Бедная моя Поленька! Кто же спасет тебя, кто же будет оберегать тебя!»
Прожив с Розановым в браке почти пять лет, Суслова уехала, не дав развода. Позднее, через двенадцать лет, когда у Розанова будет другая семья, с которой — из-за неразорванного брака с Аполлинарией — он не сможет жить полноценно, в Крым к «злобной фурии» поедет просить развода Валентин Тернавцев, приятель и сподвижник Розанова по Религиозно-философскому обществу. Ему Суслова ответит:
«Что Бог сочетал, того человек не разлучает».
Тернавцев, разъяренный, уедет ни с чем.
Две удачи: «Всегда могу на нее опереться»
Розанов перевелся на службу в Елец. Служба ему не нравилась, как не нравился и Елец. Он отчетливо чувствовал там одиночество, неустроенность, обиду на мир. В 1890 году был на грани самоубийства. И именно тогда, может быть, впервые, разыгралась в его жизни удачная карта. Даже две. Для начала, из столицы на письмо Розанова ответил Николай Страхов. Он стал его литературным проводником, первейшим наставником и другом. Позднее Василий Васильевич писал:
«Поистине, Бог наградил меня как учителем Страховым».
Именно благодаря Страхову статьи учителя из Ельца начали появляться в важных столичных изданиях — «Русском вестнике», «Московских ведомостях». После этого Розанов медленно вошел в интеллигентские круги. Ему стали писать. Написал, например, философ Константин Леонтьев, которого сам Розанов всегда будет считать «величайшим мыслителем XIX века в России». Они будут, с перерывами на ссоры и недопонимания, общаться долго. Их и похоронят рядом.
Жизнь постепенно налаживалась. Пришла в нее и вторая удача — Варвара Дмитриевна Бутягина. Она станет главной любовью розановской жизни — на этот раз вполне счастливой. Розанову тогда, в 1889 году, исполнилось 33 года, Варваре Дмитриевне — 25 лет. Он писал о ней просто и трогательно:
«Она мне нравилась. И стал весь мир нравиться».
Проблема заключалась в том, что жениться снова Розанов не мог: по законам церкви и государства он все еще состоял в браке с Сусловой. В итоге венчались тайно, по договору, 5 июня 1891 года в церкви Калабинского детского приюта на Орловской улице в Ельце. Это было красиво, они были вполне счастливы, но для Розанова тайный, унизительный брак стал первым моментом сомнения. Там, где церковь оказалась не на его стороне в том, что должно было стать самым легким и счастливым в жизни, и возникли его богоборческие настроения.
Новая семья переехала в городок Белый Смоленской губернии. Городок был до того глухой, что состоял, по существу, из пары улиц, а однажды ночью волки даже разодрали там свинью. Гулять ходили на кладбище — больше некуда. Там, в Белом, с января 1893 года Розанов начал печатать в «Русском вестнике» «Сумерки просвещения» — цикл статей, направленных против гимназического обучения. Они выводили из себя министра просвещения, и тот требовал прекратить публикацию. Ситуация парадоксальная: из глухого захолустья почти нищий школьный учитель пишет статьи, которые раздражают министра. Впрочем, наказать Розанова оказалось проблематичным. Он ведь и так уже был наказан — самой жизнью. Правда, возможно, причина неприкосновенности Р. скрывалась в другом. Розанову писал из Петербурга приятель Рачинский:
«К. П. Победоносцев прочел Ваши „Сумерки просвещения“ и отдает полную справедливость верности и глубине мыслей, выраженных в этой статье. Но он справедливо осуждает причудливость и темноту Вашего слога… Нужно, нужно вытащить Вас из Белого!»
Победоносцев был в ту пору едва ли не вторым человеком в государстве.
Петербург: «Подите в другое место»
Розанов был своим — эта его позиция верно угадывается по симпатии Победоносцева — для так называемой «русской партии», консервативных кругов и поздних славянофилов. Они-то, и в особенности Рачинский, и выбили для Розанова место в Петербурге — на фиктивную, но оплачиваемую должность. Причем сам Рачинский был невысокого мнения об этом местечке. Он писал Розанову о будущем начальнике:
«Вашею литературною деятельностью сильно заинтересован Тертий Иванович Филиппов <…> Скажу вам прямо, что этого благополучия я для вас не желаю. Тертий Иванович действует путями кривыми и темными, его тайный орган — „Гражданин“».
Название «Гражданин» носил журнал князя Владимира Мещерского, «серого кардинала» правительства, личного друга Александра III, ярого консерватора, от которого стремились отстраниться — не только ввиду того, что его журнал считался «царским», но и из-за скандалов вокруг личной жизни князя. У Розанова, впрочем, не было выбора — предложение Филиппова он принял. Согласие стало роковым для консервативного пути Василия Васильевича.
Во-первых, Филиппов и Розанов сразу друг другу не понравились. И чиновничья должность оказалась никакой не фиктивной, а самой настоящей, приходилось много работать с одним выходным в неделю. Во-вторых, славянофильские кружки, в которые Розанов был вхож, его разочаровали. О людях, с которыми там приходилось встречаться, он писал:
«Все они были полны самомнения, гордости и бездарности. Знакомство с ними, невольное и длившееся много лет, довело меня до последней степени возмущения, и мне чем-нибудь и как-нибудь хотелось высказать разделенность свою с ними».
В-третьих, брак с Варварой Дмитриевной все еще оставался неофициальным, и никто из влиятельных покровителей не хотел (или не мог) с этим помочь. Розанов тяжело переживал из-за их бездействия: «Почему же все меня любившие и уважавшие люди промолчали? Почему? Почему?» Между тем Розановы рожали детей одного за другим, но записывать их вынуждены были на имена крестных. Семейная трагедия лишь укрепляла розановское антихристианство. Позднее он писал Павлу Флоренскому:
«Знаете, главный мотив, и слава Богу, былой вражды к Церкви, что она обидела Варю, и как все это было в тайне — но онтологически обидела. Варя же никого в жизни не обижала».
Он и в церкви, придя туда с маленькой дочерью, вдруг слышал, как ему говорят свыше:
«Здесь — не ваше место, а — других и настоящих, вы же подите в другое место».
В-четвертых, жили Розановы бедно, денег все время не хватало, и богатому окружению Розанов попросту завидовал. В «Кукхе» Ремизов упоминал об этом:
«В Контроле когда-то служил и Розанов. Невесело вспоминает: „Едешь, бывало, на конке наверху. А Вл. С. Соловьев в коляске катит. Нет, вы этого никогда не поймете, никогда, никогда!“».
Проблемы, волновавшие Розанова, никем из его окружения не воспринимались. Он писал Горькому:
«Умру я — и они (4 дочери) — через 10 лет в „проституции“. Я когда об этом Влад[имиру] Соловьеву (т. е. что дочери будут, верно, по полной необеспеченности, проститутками) написал, — то он перешел к „другим философским темам“, просто не интересуясь кровью и жизнью, и я тотчас, не за себя, а как бы за мир — почувствовал к нему презрение».
Петербург Розанова «только измучил». И он «начал палить по своему лагерю».
Раскол: «Розанов, я думаю, близок к сумасшествию»
В 1895 году в Петербурге Розанов впервые столкнулся с цензурой. В июньском номере журнала «Русский вестник» вышла его статья «О подразумеваемом смысле нашей монархии». Цензор увидел в ней крамолу. Цензурные комитеты отсылали друг другу отчеты:
«Автор статьи, искренний приверженец и почитатель самодержавия, чрезвычайно зло и бесцеремонно осмеивает весь бюрократический механизм, ставший, по его мнению, вредным средостением между единоличною волею царя и народом».
Тираж журнала арестовали.
Розанов обратился к своему давнему покровителю Победоносцеву. Тот ответил:
«Объясняйте механизм падения монархии на Франции, но не объясняйте его на России».
Розанов не скрывал никаких своих мыслей — и оказывался все дальше от церкви и от консерваторов. Сначала он поссорился с Рачинским, потом потерял и симпатии Победоносцева, который раздраженно сказал о нем:
«Розанов, я думаю, близок к сумасшествию. Теперь он ходит в публичную библиотеку исследовать Сирийские и Египетские культы любострастия».
Парадоксально, но чем дальше Розанов оказывался от бывших своих приятелей, тем популярнее становился. Новый Розанов, радикал и язычник, бунтарь и провокатор, заинтересовал всех. Особенно декадентов, западников, эстетов. Особенно — Зинаиду Гиппиус и Дмитрия Мережковского.
Весной 1899 года Розанов ушел с отягощавшей его службы и стал постоянным сотрудником газеты «Новое время». Суворин, ее издатель, Розанова буквально спас. Отправил на отдых в Италию. Обеспечил средствами. Доход значительно увеличился, и Розановы переехали в пятикомнатную квартиру на Шпалерной улице. Розанов тоже не остался в долгу. Он был невероятно продуктивным публицистом, способным комментировать все и всюду. Зинаида Гиппиус говорила об этом:
«Писать Розанов мог всегда, во всякой обстановке, во всяком положении; никто и ничто ему не мешало. И всегда писал одинаково. Это ведь не „работа“ для него: просто жизнь, дыханье».
«Новое время» главной своей задачей видело отстаивание русских национальных интересов. Вместе с тем Розанов начал сотрудничать и с «Миром искусства», журналом откровенно западнической ориентации. К нему стали ходить Бердяев, Сологуб, Мережковские, Бакст, Ремизовы, Философов, Дягилев. Именно в этой точке, когда декаденты приняли в свои ряды птенца Суворина, и родился по-настоящему великий Василий Розанов — русский Фрейд и русский Ницше. Ему было почти 50 лет.
Рыжий, небольшого роста, худой, он не любил громких речей и обыкновенно вел разговор с теми, кто сидел рядом, а остальные вынуждены были прислушиваться. Слыл страстным нумизматом. Говорил в лицо то, что думал.
В 1900 году Розанов, Минский, Мережковский и Гиппиус основали Религиозно-философское общество.
В 1902 году порядок признания рожденных вне зарегистрированного церковного брака детей изменили. Четыре дочери Розанова и сын получили его фамилию. В 1903 году ему написал студент физико-математического факультета Московского университета Павел Флоренский:
«Я не знаю Вас как личность, не знаю даже имени Вашего, но могу все-таки не колеблясь высказать мысль, что Вы пророк в существенном смысле».
В конце письма юный Флоренский оставил скромную приписку:
«P. S. Очень хотелось бы иметь от Вас несколько слов, конечно, если это не покажется Вам слишком навязчивым».
Розанов отвечать не стал. Павлу Флоренскому он написал только в 1908 году. И обрел в его лице, конечно же, врага и друга, союзника и оппонента, вдохновителя и раздражителя. Розанов писал ему контрастно: «только мысленно и говорил с Вами», «забудьте меня и не пишите никогда». Флоренский отвечал:
«Какой Вы милый ребенок, большой, великий, но не понимающий иногда самых явных положений в жизни».
Флоренский останется с Розановым до самого конца.
«Уединенное»: «Вы были врач моей тайной боли»
В 1911 году Розанов написал трактат «Люди лунного света» о проблемах «третьего пола» — так Розанов называл все «отклонения» от «нормальной» гетеросексуальной любви. Раньше, в 1909 году — брошюру «Русская церковь». И за то, и за другое епископ Гермоген потребовал предать автора анафеме. Славянофилы перестали с ним здороваться.
Но и с декадентами пришлось порвать. В целом Розанов всегда был ярым и последовательным националистом. Но после дела Бейлиса закрывать на это глаза его друзья уже не могли. Розанов возмутился, что либеральная общественность — его же собственные бывшие приятели — вступились за Бейлиса, а не за убитого русского мальчика («…о как хотел бы я, взяв на руки тельце Андрюши, пронести его по всем городам России, по селам, деревням, говоря: — рыдайте, рыдайте, рыдайте»). Он привык, что ему прощают все шалости, все резкие высказывания. Но антисемитских статей в «Земщине», по сути, черносотенной газете, окружение ему не простило. Как не простило статьи «Не нужно давать амнистию эмигрантам». В 1914 году Розанова выгнали из Религиозно-философского общества. К нему перестали ходить. Ему посылали письма с угрозами. От него отвернулись даже члены семьи.
Розанов снова остался один. И именно тогда он со всей своей переменчивостью нашел себя в интимной афористической прозе.
В 1912 году Розанов опубликовал «Уединенное», в 1913 году — «Смертное», в 1913–1915 — «Опавшие листья». Об «Уединенном» Гиппиус писала в рецензии:
«С первых же строк этой напечатанной книги вас охватывает страх».
Блок — в дневнике:
«Встретил В. В. Розанова и сказал ему, как мне нравятся „Опавшие листья“».
Горький — в письме:
«…насытила меня Ваша книга, Василий Васильевич, глубочайшей тоскою и болью за русского человека, и расплакался я».
Цветаева — в письме:
«Я ничего не читала из Ваших книг, кроме „Уединенного“, но смело скажу, что Вы — гениальны».
В январе 1914 года Розанову написал и Сергей Дурылин, его будущий близкий друг:
«Вы были врач моей тайной боли».
По форме сочинения Розанова представляли собой сборники размышлений, записей, бессвязных заметок. Они не походили ни на что, написанное прежде, так что в Петербурге говорили, будто Розанов открыл новую литературную форму. Сам Василий Васильевич объяснял:
«Это нисколько не „Дневник“ и не „мемуары“ и не „раскаянное признание“: именно и именно — только „листы“, „опавшее“, „было“ и „нет более“».
В «Опавших листьях» повзрослевшей Розанов вернулся туда, откуда начал, где его всегда ждали. Он написал:
«Я понял, что в России „быть в оппозиции“ — значит любить и уважать Государя, что „быть бунтовщиком“ в России — значит пойти и отстоять обедню… Я вдруг опомнился и понял, что идет в России „кутеж и обман“, что в ней встала левая „опричнина“, завладевшая всею Россиею и плещущая купоросом в лицо каждому, кто не примкнет „к оппозиции с семгой“. И пошел в ту тихую, бессильную, может быть, в самом деле имеющую быть затоптанную оппозицию, которая состоит в: 1) помолиться, 2) встать рано и работать».
Он отмежевался от тех, с кем любил проводить досуг. Начал критиковать Мережковского, Философова. Вернулся к Церкви. Причина, возможно, была еще и в том, что Варвара Дмитриевна тяжело заболела. Розанов писал Флоренскому:
«А Варя за перегородкой. Моя Варя. Какая вера у меня: Бог ее провел передо мною, дал в утешение и руководство и в указание. Но я недостоин („опыты“) и „Бог берет ее у меня“».
Впрочем, Церковь на него злиться не стала и легко пустила обратно.
В 1914 году Розанов написал книгу «Война 1914 года и русское возрождение» — яркий патриотический труд, от которого пришли в восторг его правые союзники. От точного стиля и возвышенной, ясной дидактики работы, вообще говоря, умилились многие. Даже Бердяев в критической статье заметил:
«Книга — блестящая и возмущающая. Розанов сейчас — первый русский стилист, писатель с настоящими проблесками гениальности. Есть у Розанова особенная, таинственная жизнь слов, магия словосочетаний, притягивающая чувственность слов».
И следом Бердяев бросил:
«Он [Розанов] никогда не возьмет на себя ответственности за все сказанное им в книге о войне».
Мастерство, даже гениальность Розанова Бердяев обернул против него, обвинив и автора, и саму Россию в розановщине — язычестве, свойстве верить только своим мистическим переживаниям, отсутствию правды и четкой позиции.
Правоту Бердяева очень быстро подтвердило время. Так же яро, как Розанов поддержал войну, вскоре он начал ее ругать. Потом случилась Февральская революция — Розанов пришел в восторг, а потом пришел в ужас. Противники часто ставили ему в вину переменчивость взглядов, но, в конечном итоге, в ней Розанов оставался стабилен. Говорил:
«На предмет надо иметь именно 1000 точек зрения».
«Апокалипсис нашего времени»: «Все гибнет»
В августе 1917 года Розановы решили уезжать из Петрограда. Выбрали Сергиев Посад. Жизнь там была сложной. Горькому Розанов писал:
«Максимушка, спаси меня от последнего отчаяния. Квартира не топлена и дров нету; дочки смотрят на последний кусочек сахару около холодного самовара; жена лежит полупарализованная и смотрит тускло на меня».
Гершензону:
«Собираю перед трактирами окурки: ок. 100 — 1 папироса. Затянусь. И точно утешен».
Горький в итоге сумел найти деньги, но выслать их Розанову не успел.
С ноября 1917 по октябрь 1918 года Василий Розанов, «сбежавший» в Сергиев Посад, начал издавать там что-то вроде брошюры под названием «Апокалипсис нашего времени». Розанов мечтал увидеть это произведение в виде полноценного журнала или книги, но финансовые проблемы не позволяли предприятию сбыться. И все же «Апокалипсис» выписывали.
В предисловии к читателю Розанов говорил:
«Мною с 15 ноября будут печататься двухнедельные или ежемесячные выпуски под общим заголовком: „Апокалипсис нашего времени“. Заглавие, не требующее объяснения, ввиду событий, носящих не мнимо апокалипсический характер, но действительно апокалипсический характер. Нет сомнения, что глубокий фундамент всего теперь происходящего заключается в том, что в европейском (всем, — и в том числе русском) человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства; и в эти пустóты проваливается все: троны, классы, сословия, труд, богатства. Всё потрясено, все потрясены. Все гибнут, всё гибнет. Но все это проваливается в пустоту души, которая лишилась древнего содержания».
Из-за «Апокалипсиса…» от Розанова снова отвернулись славянофилы. Церковь посчитала произведение абсолютно антихристианским.
Гиппиус читала «Апокалипсис…». Писала:
«X. принес нам и последние страницы „Апокалипсиса“. Опять весь Розанов в них, весь целиком: его голос, его говор, и наше время страшное: о котором у нас слов не было, — у него были. Тьма, голод и холод — смерть».
В Екатеринбурге расстреляли царскую семью. В Крыму умерла Аполлинария Суслова.
5 февраля 1919 года умер и Василий Розанов. Умер совсем не так, как жил — тихо, «в великой тишине и простоте». Жена Варвара Дмитриевна сказала: «Он умер как христианин». Сергей Дурылин к ней присоединился: «Василий Васильевич выбрал в христианстве самое бесспорное: он умер по-христиански». Для креста на могилу Павел Флоренский выбрал надпись из Псалтири:
«Праведны и истинны пути Твои, Господи!»
В 1923 году могилу Розанова уничтожили, а крест с нее сожгли. Его установили заново только в 1992 году.
Литература:
- Алексей Варламов «Имя Розанов»;
- Виктор Сукач «Enfant terrible русской литературы»;
- Александр Николаевич Николюкин «Розанов»;
- Зинаида Гиппиус «Задумчивый странник»;
- В.В. Розанов. PRO ET CONTRA. Личность и творчество Василия Розанова в оценке русских мыслителей и исследователей.