Панарин о либерализме и марксизме
В книге Александра Панарина «Стратегическая нестабильность ХХI века» 2003 года выпуска обнаружил очень интересные размышления в главе, которую почему-то нет в большинстве редакциях этого труда. Поэтому решил переписать здесь со своими комментариями.
***
«В целом надо сказать, что применительно к буржуазному «экономическому человеку» современная либеральная идеология ведет себя точно так же, как марксистская — применительно к своему «пролетариату». Эти персонажи в двух идеологиях выступали абсолютно самодостаточные, не нуждающиеся ни в каком дополнении со стороны других социально-исторических и социокультурных типов, а их практики — ни в какой внешней социальной коррекции. Обе эти идеологии выступили с программой тотализации излюбленного ими социально-исторического типа — возведения его во всеобщий образец — при ликвидации всех остальных типов как «пережиточных». Нынешняя либеральная репрессия, идеологическая по форме, но чреватая реальным геноцидом по содержанию, ничем не уступает по своей ожесточенности и нетерпимости бывшей большевистской репрессии, ибо преследует цель тотального искоренения носителей альтернативных смыслов и заданий.
РМ: сопоставление пролетариата и либерального «экономического человека» — это очень интересная придумка Панарина, ведь они оба являются плодами материализма, и у них есть общие родовые черты (как и у собственно, капитализма с социализмом), в том числе претензия на тотальность и восприятие мира исключительно как материального сущего.
Но при этом надо признать, что способ обоснования или, точнее, способ апологетики избранного «высшего исторического типа» у коммунистической идеологии был теоретически более содержательным и рафинированным, чем у современной либеральной. Коммунистическая идеология пользовалась гегельяно-марксистской теорией «снятия». Это означает, что искомый тип — пролетарская личность — не просто выносит за скобки всю предшествующую человеческую историю и культуру как бессмысленный хлам, а в снятом виде содержит, воспроизводит их, подобно тому как в биологии онтогенез воспроизводит стадии филогенеза. Марксистский пролетарский субъект ведёт себя так же, как и сама марксистски понимаемая история: каждая новая эпоха, отличаясь загадочной провиденциальной мудростью, отбрасывает («бракует») в предыдущих эпохах все то, что человечеству «никогда больше не пригодится», все отжившее и недостойное, при этом столь же проницательно и скрупулезно сохраняя достойное. [...]
РМ: эти слова важны тем больш, что сам Панарин вовсе не симпатизировал марксизму. Но замечу только, что всё, что дальше Панарин называет марксизмом правильнее назвать советизмом, так как в практическом виде он реализовался только на русской почве и сильно отличается от теорий Маркса.
Но если мы посмотрим на то, каким способом обосновывает историческое первородство своего излюбленного персонажа — буржуазного «экономического человека» — современная либеральная идеология, мы убедимся в том, что в этом отношении она безусловно примитивнее и вульгарнее марксизма. Ее аргументация сводится к тому, что буржуазный «разумный эгоист» является естественным человеком, то есть наиболее адекватно выражает наше неизменное человеческое «естество», нашу «природу». Все другие эпохи, культуры, и цивилизации искажали и насиловали человеческую эгоистическую природу, навязывая ей альтруизм, героизм, самоотверженность, комплексы вины за вполне естественное стремление к счастью, удовольствию и успеху. И вот так странствовал естественный человек на протяжении десятков тысяч лет в чуждой ему, насилующей его «здоровые инстинкты» истории, пока наконец не прибыл на станцию назначения — в буржуазное общество, которое реабилитировало его целиком, со всей его грешно-эгоистической природой.
Вопрос о том, зачем ему понадобилось так долго странствовать, когда истина «естественного человека» лежит так близко, не требуя никаких особых усилий морали и культуры, здесь почему-то не задается. Не задается и вопрос о том, где гарантии того, что человечество вновь не собьется с пути «естественного устройства с требованиями самой человеческой природы — а именно такой точкой является буржуазное общество, — люди уже никогда не захотят ничего иного.
РМ: блестящее высмеивание либеральной гордыни, когда всё до современного человека-потребителя воспринимается как нечто глупое и мракобесное, а все религии, табу и правила — как тормоз «развития личности».
Тайна либеральной историософии состоит в постулировании абсурда — абсурдности самой человеческой истории, непонятно зачем уводящей человека от естественного состояния, в котором он с самого начала появился на земле, и только для того, чтобы снова возвратить его в естественное состояние. Можно было б еще что-то понять в этой загадке, если бы она предполагала, что эволюция культуры, искусства, науки, производительных сил была необходим как процедура открытия этого состояния, изначально затемненного, или как средство прорыва к нему, изначально загроможденному чем-то.
Ничего подобного: либеральная теория рассматривает своего «естественного эгоиста» как изначально самоочевидного и самодостаточного. Вот почему она совершает редукцию всего «доэкономического» не только по исторической вертикали, но и по социокультурной горизонтали. Не только историческое прошлое, обременяющее «экономического человека» какими-то внеэкономическими обязательствами и пережитками, подлежит окончательному забвению, но и в настоящем подлежит выбраковке все то, что прямо и непосредственно не обслуживает рынок и выходит за пределы чисто рыночной логики.
Наши российские реформаторы поставили полновесный либеральный эксперимент в масштабах огромной страны: они решили последовательно забраковать все внерыночные социальные мотивации и доверить миссию построения общества чистому «экономическому человеку», не обремененному никакими историческими, национал-патриотическими и моральными сантиментами. Со всей последовательностью, какая диктуется доктринальной строгостью либеральной теории, они решили довериться одной-единственной мотивации — мотивации рыночного «сластолюбца прибыли», для которого ничего другого буквально не существует. Результат превзошел все ожидания: они построили криминальный социум, внутренне ничем не связанный и не ограниченный никакими цивилизованным нормами.
РМ: очень точная связь — либерализм, в котором всё дозволено ради прибыли, порождает криминальный социум! причем выбраковка либерализма работает не посредством цензуры (этот метод относительно честный, так как известно, кто цензор и что подцензурно), а посредством хитрой системы «формата» (по сути, финансовой невидимой цензуры), когда никто прямо и открыто не говорит и не объясняет, что такое «формат» и «неформат», но при этом все жёстко следуют решениям продюсеров, которые дают деньги на соответствующее формату и не дают денег на неформат.
Созидательный социальный потенциал марксистского «пролетария» оказался при всех колоссальных пробелах и издержках, все же несравненно выше соответствующего потенциала либерального «экономического человека». Сам генезис (архетип) исторического пролетария включает страсти и мотивы, намного превосходящие мотивации эгоистического индивидуализма, пристегнутого к собственным инстинктам.
В самом деле, марксистская диалектика, включившая древнюю, с Востока и античности, интуицию вечного повторения, изобличающего тщету наших желаний, во многом предпочтительнее буржуазного мещанского самодовольства. Спиралевидность марксисткой истории хотя и содержит в качестве доминирующей идею восходящего развития, в то же время приносит возместительную жертву богине Немезиде, мстящей излишне самоуверенным победителям. Момент пессимизма, свойственный гегельяно-марксистскому «закону» отрицания отрицания, который обрекает нас на возвращение и указывает на зыбкость всего того, что мы поспешно относим к нашим полным и окончательным победам, является той мировоззренческой чертой , без которой мотив героической жертвенности, свойственный пролетарским «борцам за правое дело», был бы избыточным, как избыточен он в контексте индивидуалистической «морали успеха».
Гарантом того, что этот героизм есть что-то большее, чем языческое торжество сильных и доблестных, является вторая архетипическая составляющая марксизма: мотив конечного торжества «изгоев мира сего». Иудео-христианская эсхатология с ее парадоксами, касающимися конечного торжества самых слабых над самыми сильными, теми, кто «в самом низу», над теми, кто «на самом верху», является источником, питающим куда более благородные и сложные мотивы и черты характера, нежели примитивные страсти и вожделения целиком посюсторонней буржуазной личности. [...]
Новому человеку марксистов весь просвещенческий потенциал знания и образованности необходим для осуществления фаустовского дерзания — полного покорения стихий природы и истории во имя полного расцвета человеческой личности. Конечно, здесь кроется радикальное противоречие, так и не осознанное марксизмом: в провидимом «конце истории», когда все злые и опасные стихии уже покорены, а противоречия разрешены, всесторонне развитый человек-титан оказывается явно избыточным. В раю, обитателей которого больше не одолевают грозные вызовы и сложные проблемы, пристало пребывать не титанам, а идиллическим обитателям Аркадии — невинным пастухам и пастушкам. Об этом знает Библия, но этого почему-то не осознал марксизм.
РМ: Панарин зрит в корень, подмечая, что Маркс занял у Христианства идею «последние станут первыми», которая очень близка русскому сердцу и зажгла пассионарных русских людей на революцию; да, среди большевиков были не только троцкие и бухарины, но и вполне себе простые крестьяне, солдаты, поверившие именно в эту идею — в построение града Китежа на земле... И можно как угодно их оценивать, но нельзя не ценить их желание «бросить все богатства земли к ногам самых бедных людей», тем более что за это желание они отдали жизни, как свои, так и чужие...
По поводу же избыточности титанов в Раю можно бы поспорить — ведь пастушки при внешней спокойности вполне могут и должны быть в душе титанами. То есть бороться со злом уже не надо, но жить и дышать добром — это уже титаническое состояние.
... Но при всех этих оговорках нельзя не признать, что марксистская претензия на просвещенческое наследие (и весь скрытый в нем потенциал) лучше обоснована интеллектуально и морально, чем соответствующая буржуазная претензия. Дело не только в различи программ внешнего употребления знания — дело и в различии масштабом содержательного запроса к знанию. Если необходимым и достаточным поводом для мобилизации познавательной способности человека является добывание нового богатства, то отсюда вытекают два неизбежных ограничения, угрожающие высыханием соответствующих источников знания.
Первое: все те знания и способности, которые не имеют прямого отношения к производству богатства (в его экономическом измерении), оказываются излишними, обреченными на отмирание. Второе: если для получения богатства достаточно алхимии спекулятивного рынка вместо фундаментальных усилий, направленных на дальнейшее проникновение в тайны природы, то реванш алхимии и алхимиков над подлинными творцами предопределен. Симптомы этого реванша, связанные с появлением новой «информационной экономики», основанной на манипуляциях с курсами валют и другими информационными играми строителей «финансовых пирамид», мы наблюдаем уже сегодня.
Мотивация либерального человека нового типа неотвратимо толкает на выбытие из физической экономики, требующей не только настоящих предпринимательских усилий, но и усилий фундаментальной научной мысли, являющейся двигателем нового технического уклада и системы НИОКР. Об этом свидетельствуют результаты российских либеральных реформ, которым сопутствуют в рамках общего спада производства опережающий спад наукоемких отраслей экономики и сокращение объема НИОКР более чем в десять раз за последние 8 лет.
PM: Эти слова Панарина написаны в 2003 году, а ссылается он на данные Глазьева за 2000 год, то есть речь идёт о реформах Гайдара в 1990-е. Но несмотря на ряд позитивных изменений при Путине, финансирование науки и объем НИОКР по-прежнему в России оставляет желать лучшего, что и привело к пробуксовке импортозамещения и отсутствию ряда критически важных разработок и даже отраслей (станкостроение). Безусловно, корень деиндустриализации России — в продолжающемся господстве либерализма, который требует от человека не созидания и знаний, а потребления и навыков.
Саморазоблачение либерального «экономического человека», прямо подавляющего все «внеэкономические» мотивации и цели как ретроградные, происходит на наших глазах. Заодно разрушаются и те презумпции, которые работали на пользу «экономического человека» в рамках иных, не либеральных доктрин, в том числе и марксистской. Это касается такой важной презумпции, как приписываемая экономическому человеку способность интегрировать людей в большие исторические общности, названные в свое время великими европейскими нациями.
Классики марксизма считали важнейшим нациообразующим фактором рынок. Получается, что либеральная программа ликвидации внутренних таможенных барьеров и ограничений лежала в основе формирования единых больших наций. Если бы эта чисто экономическая логика в самом деле работала, то католическая Франция должна была бы далеко отстать по срокам своего объединения в единую нацию от протестантской Германии или Швейцарии. И затем — кто выступил настоящим объединителем Германии: ее экономические либералы или совсем не либеральный канцлер Бисмарк? [...] Не буржуа-индивидуалист, а сторонники абсолютизма построили великие нации. Они знали тайну государственной идеи, равно как и тайну просвещения: их противоположность тому, на что делают упор либералы, — квазиинстинктивной спонтанности.
РМ: Здесь и далее Панарин проводит мысль, что Просвещение и либерализм — это две разные ипостаси Запада, что Просвещение — это самоотверженное созидание, дух Фауста, а либерализм — это отход от него. На мой же взгляд, в самом Просвещении и Реформации, а ещё раньше в католицизме, уже были заложены зачатки либерализма, то есть нынешнее состояние Запада — естественное и логичное. Но это отдельный большой разговор.
В заключение этой темы надо развеять еще одно недоразумение, навязываемое современным либерализмом. Речь идет о теории самодостаточности гражданского общества, питаемого спонтанностью приобретательского инстинкта. И мировой опыт, и опыт новейшего российского «реформаторства» свидетельствуют, с одной стороны, о том, что спонтанность стяжательства вовсе не достаточна для образования гражданского общества как цивилизованной целостности, подчиняющейся разумным нормам, с другой — о том, что гражданское общество не может существовать иначе, чем в качестве партнера единого государства.
Единство гражданского общества гарантируется единством государства, точно так же как и устойчивость государства требует наличия особых — государственнических чувств и мотивов у граждан, не сводимых к роли «экономических агентов». Те, кто разрушает государство, делают проблематичным само существование гражданского общества, нуждающегося в поддержке со стороны государственной инфраструктуры даже в том случае, когда оно давно сформировано.
Если же речь идет о том, чтобы его заново сформировать, то без наличия крепкого государства как носителя общеобязательных правовых норм и постоянного партнера общества в реформационном процессе вся затея напоминает здание, возводимое на песке. Раскрепощающая формула гражданского общества: «Сфера частного растет быстрее копилок общественного». Скрепляющая формула государства: «Сфера общественного растет быстрее частного». Секрет стабильного социума состоит во взаимной корректировке и взаимной пригнанности этих двух формул.
РМ: Трудно сказать лучше про либеральный миф о гражданском обществе, который они противопоставляют государству. На самом деле, настоящее гражданское общество невозможно без государства, так как оно состоит из граждан государства. Другое дело, что либералы называют гражданским обществом самих себя — и от имени большинства пытаются разрушить государство и настоящее гражданское общество. Панарин ещё в начале 2000-х вскрыл эту ложь, раскрыл фокус либеральных идеологов, но к сожалению, мало кто об этом знает.
РМ