ПОСЛЕ ФЕВРАЛЯ 1917 ГОДА... УЦЕЛЕВШИЕ РОМАНОВЫ В КИЕВЕ И КРЫМУ. ЧАСТЬ 2

 
Ксения Александровна с детьми и мужем

Ксения Александровна в конце июня 1917 года писала из Крыма великому князю Николаю Михайловичу: «Вот уже скоро месяц, что мы фактически арестованы и находимся в руках Комитета, которому правительство нас так мило подарило. За что и зачем – никому не известно… 

Последние дни нам совершенно запрещено выходить из Ай-Тодора только из-за того, что ходят какие-то послы от контрреволюции*, а мы-то при чем? Если нам тяжело и часто все это невтерпеж, то каково же бедной Мама! Перед ней просто стыдно, и что ужасно… что ничем и никак ей не помочь! Видишь и сознаешь ее страдание и бессилен ее утешить, предпринять что-либо. Это ужасное наказание… Можешь себе представить, что эти уроды до сих пор держат письма Мама и только вернули ей небольшую часть ее вещей… А как невыносимо больно и горько то, что творится на фронтах.

Это такой позор, который никогда не смоешь, что бы ни случилось! Сандро тебя благодарит за брошюру, которая ему понравилась, но я еще не читала. Какое преступление со стороны правительства, что оно допустило всю эту шваль – Ленин и Ко – в Россию, да еще дали возможность проникнуть в армию. Как все это дико и неприятно и к чему приведут нашу бедную, многострадальную Родину?!»

Письма иногда удавалось отправить окольным путем, в обход тюремщиков, и они доходили до адресата. Но с «обратной связью» было хуже и новости порой попадали к родственникам бывшего императора тоже «окольным путем»…

Мать в Крыму узнала о высылке Ники с семьей только через неделю – ни писем, никаких иных извещений она не получала, и лишь изредка ей в газетах попадалась какая-нибудь скупая и не слишком достоверная информация о том, что поделывает бывший император. Но на этот раз сведения были надежными – дочь Ксении Александровны Ирина, пользовавшаяся некоторой свободой, поскольку после замужества была уже не Романова, а Юсупова, ездила по разрешению властей в Петроград и привезла оттуда страшные новости.

Ирина Александровна

«Она рассказала, что моего бедного любимого Ники вместе со всей семьей отправили в Сибирь, - записала Мария Федоровна. – Я была в таком шоке от ее рассказа, что у меня едва не случился сердечный приступ, но хочу надеяться, по крайней мере, что там они будут в большей безопасности, чем в Царском, где их каждодневно притесняли и всячески унижали. 

И все же сам этот факт чудовищен, убийствен, ошеломляющ, особенно, если принять во внимание, что эти негодяи давали им надежду. Они обещали отправить их в Ливадию. Как же им не совестно обращаться с ним как с преступником!.. Страшный удар для меня, чувствовала себя совершенно раздавленной».

Но случались и радости. 12 августа Ольга Александровна родила сына. У Марии Федоровны появился еще один внук, маленький Тихон. Рожать великой княгине пришлось практически без медицинской помощи – врач, с которым у Ольги была договоренность, появился лишь тогда, когда роды уже завершились.
Но все обошлось благополучно, и это стало настоящим праздником.
«Я почувствовала огромную радость и ощутила истинное блаженство, когда увидела, сколь счастлива Ольга рождением своего беби, - записала императрица. – Слава и благодарение Господу!..»

Ольга Александровна с детьми и мужем

Однако, несмотря на редкие светлые моменты, жизнь Романовых оставалась тяжелой, унизительной и полной опасности. Вдовствующая императрица болезненно воспринимала перемены в своем положении – к ней относились теперь так, как даже в мыслях никто и никогда не мог представить в прежние времена. Саму Марию Федоровну и ее родственников охранял усиленный отряд матросов и солдат из 72 человек под командованием прапорщика В.М. Жоржелиани. Романовы находились в самом буквальном смысле во враждебном окружении. Режим был достаточно суровым, и хотя теперь им в редких случаях, например, для посещения врача, разрешалось переступить порог, но даже попытка выйти из имения в «неуказанные ворота» каралась арестом…

«Мы живем совсем отрезанными от мира, - писала Мария Федоровна из Крыма, - на нас смотрят как на настоящих преступников и очень опасных людей. Трудно в это поверить… Каждый раз, когда куда-либо выезжаем, мы должны спрашивать разрешение караульного. Ежедневное маленькое унижение. Они никогда не здороваются. Стоят в своих будках или выходят с газетой в руках и сигаретой во рту, чтобы закрыть за нами калитку…»

Во время Корниловского мятежа режим заключения ужесточился для Романовых еще сильнее. Их даже планировали перевезти на военном корабле в Севастополь и заключить в настоящей тюрьме, но благодаря неожиданному заступничеству прапорщика Жоржелиани и под его ответственность оставили на прежнем месте.

Романовы, не догадываясь об этих интригах и о том, что все могло повернуться еще хуже и страшнее, страдали от допущенной по отношению к ним несправедливости. К ним относятся как к преступникам… За что?!

Охрану снова усилили, всю почту по-прежнему просматривали и отдавали лишь те письма, которые казались безвредными (а таких почти не было), визитеров не пропускали… 

Мало того, что Романовы были изолированы от внешнего мира, их постарались отлучить и друг от друга. Семьи жили в разных имениях по-соседству – Ай-Тодоре, Чаире и Дюльбере, и обитателям одного имения запрещали всякое общение с обитателями другого. Феликс Юсупов рассказывал, что в роли «связного» между разными кланами императорского семейства выступила в те дни его двухлетняя дочь Ирина.

Ирина Александровна с дочерью Ириной Юсуповой

Малышка не внушала подозрений охране и ей одной разрешали навещать многочисленных дядюшек, тетушек и бабушек, благодаря чему девочка доставляла письма из дома в дом. Нужно было обладать легкомыслием Феликса, чтобы отпускать такого маленького ребенка с опасным поручением в одиночку путешествовать по имениям Романовых среди озлобленных, одержимых ненавистью людей...

Впрочем, иногда строгости режима для арестованных отменяли, но не надолго. Великий князь Александр Михайлович рассказывал: «Мы состояли под домашним арестом и могли свободно передвигаться лишь в пределах Ай-Тодорского имения на полутора десятинах между горами и берегами моря. 

Комиссар являлся представителем Временного правительства, матросы же действовали по уполномочию местного Совета. Притеснения следовали одно за другим. Был составлен целый список запретов и список тех лиц, которых разрешалось принимать. Временами разрешение на посещение неожиданно отменялось, но затем без всяких объяснений вновь давалось. И так все время».

Да, крымские имения всегда были одним из самых любимых Романовыми мест. Но как только человека лишают свободы, лишают его возможности передвижения и общения, любой райский уголок превращается в тюрьму.

Еще более угнетающими были постоянные обыски, грубые, беспардонные, сопровождавшиеся оскорблениями и воровством вещей, приглянувшихся представителям новой власти (у Романовых всегда были красивые вещицы, которые теперь с удовольствием и без всяких законных оснований «экспроприировал» любой желающий).
 
Мария Федоровна с дочерью Ксенией, внучкой Ириной и правнучкой Ириной

Александр Михайлович и Ксения Александровна решили, что нужно отстаивать свои права и защитить близких, для чего направили жалобы в Севастополь. Городские органы власти прислали следственную комиссию, но вместо помощи члены императорского семейства получили некое унизительно подобие суда над самими собой. 

Мария Федоровна, совершенно убитая происходящим, снова поделилась впечатлениями с давней подругой, греческой королевой Ольгой, «застрявшей» в эти смутные дни в Павловске.
«Комната была оборудована под трибунал с большим столом, вокруг которого сидели генерал и другие судьи. Нас всех вызвали, и мы должны были отвечать на все поставленные вопросы.
Для того, чтобы не говорить, я сделала на листке бумаги короткую запись. К счастью, у меня был Сандро, и это придавало мне силы. Я сидела между матросом и солдатом, дрожа от гнева и негодования по поводу неслыханного обращения.

После того, как бумага была зачитана и начался допрос, один из судей спросил меня, могу ли я вспомнить, что я говорила тем, кто делал обыск. Я отвечала громким и отчетливым голосом: «Естественно, я могу вспомнить. Это более чем вероятно, особенно, когда вас будят ночью посторонние люди в вашей спальне».

Какие слова я говорила, я не могу вспомнить. Они были записаны в новом протоколе, который был потом подписан. Ты можешь представить, как я кипела внутри от гнева и возмущения. Эта комедия продолжалась полчаса, после чего я, наконец, получила разрешение уйти».

Мария Федоровна и вправду внешне относилась к происходящему как к комедии и даже пыталась задействовать весь свой сарказм и шутить, свысока поглядывая на допрашивающих, хотя в душе у нее все клокотало от возмущения. Когда к ней стали приставать с бесконечными формальными вопросами – фамилия? имя? род занятий? (как будто в России было так много императриц, что имя одной из них можно и запамятовать!) – она величественно спросила, не нуждаются ли представители новой власти в столь же подробных сведениях о ее комнатной болонке? Допрашивающие были страшно раздражены…

Но пока это было не столько опасно, сколько унизительно и обидно, тем более что вдовствующая императрица привыкла к уважению и любви со стороны русских людей, и за считанные месяцы, прошедшие после отречения Николая от престола перестроиться не смогла.

Неизвестно, каким образом планировалось в будущем использовать протоколы, фиксирующие «неуважительные» высказывания Марии Федоровны о представителях революционной власти… Вероятно, готовился материал для «карательной акции».

Ольга и Ксения

Ольга Александровна оказалась в лучшем положении, чем ее мать, сестра и другие родственники. Она с мужем и новорожденным сыном жила не во дворце, а в маленьком, отдельно стоящем домике (это был бывший винный погреб, над которым когда-то устроили пару комнаток для служащих) и пользовалась некоторой свободой, во всяком случае, ей разрешалось ходить на рынок. Поэтому на нее возложили нелегкую задачу – добывать пропитание для многочисленных членов семейства, приближенных и слуг. («Я и представить себе прежде не могла, что быть замужем за незнатным человеком так выгодно», - шутила впоследствии Ольга Александровна). Жили Романовы скромно и голодновато, денег для пропитания всей компании не хватало хронически, а цены на рынке росли день ото дня. Приходилось потихоньку выносить и продавать что-нибудь из вещей…

Придворная дама Зинаида Менгден, находившаяся при Марии Федоровне, рассказывала, что поначалу они частенько продавали что-нибудь из картин, украшений или предметов интерьера, которые она или Ольга Александровна ухитрялись вынести за ворота. Но вскоре почти не осталось людей, которые могли что-либо купить… Ольге пришлось освоить приготовление таких экзотических для императорского семейства блюд, как желудевый кофе (желуди в дубовой роще водились и в революцию)… Зато теперь она могла пригласить к себе «на чашку кофе» знакомых и родственников.

В первые дни после Октябрьской революции ни Мария Федоровна, ни другие родственники не имели надежных сведений о происходящем. Они довольствовались слухами, но, судя по записям в дневнике императрицы, методично фиксировавшей эти слухи, общее представление о большевистском перевороте у них сложилось верное. Первая более-менее официальная информация поступила 4 ноября от их же тюремщиков – теперь комиссары Временного правительства сами оказались в сложном положении.

«Из Севастополя вернулись наш комиссар Вершинин и Жоржелиани и кое о чем рассказали, - записала Мария Федоровна в этот день, - среди прочего о том, что Зимний дворец наполовину разрушен и разграблен, последнее в особенности касается покоев моего любимого Ники и Алики – какая подлость! Великолепный портрет Ники кисти Серова эти скоты вытащили из рамы и вышвырнули в окно, а когда какой-то мальчик поднял его, желая спасти, негодяи вырвали холст у него из рук и разорвали на куски. 

В настоящий момент никакого правительства нет и в помине. Мы уподобились судну, плывущему по штормовому морю без руля и ветрил. Керенский исчез и все теперь в лапах большевиков».

Ольга Александровна с мужем и новорожденным сыном в Крыму

В последующие дни записи императрицы не стали более радостными
«14 ноября 1917 года.
День моего рождения по старому стилю, который ни мне не в удовольствие и никому другому не в радость. В 12 часов отслужили в моей комнате благодарственный молебен, на который собрались все родственники, в том числе и Ирина с Феликсом – он наконец-то приехал сегодня ночью (Феликс Юсупов вернулся из опасной поездки в революционный Петроград, доставившей массу волнений всему семейству). 

Так страшно было слышать его рассказ о событиях в Петербурге. В особенности о том, как жестоко обошлись с несчастными юнкерами, им выкалывали глаза, у них отрезали носы и уши, после чего топили их в реке. Нет, это просто невероятно и неслыханно. Германцы действуют в открытую, пленные офицеры имеют полную свободу передвижения, повсюду сплошь предатели и шпионы. Представители военных при Ставке в письменной форме направили против этого протест, равно как и Военный комитет выступил против снятия Духонина и не признал этого прапорщика Крыленко в качестве Верховного главнокомандующего, чье назначение было верхом безумия. Несчастный народ не понимает, что страну уже предали и она находится в руках врагов! Как все это ужасно!»

Но как ни странно, в первые дни после переворота письма из Тобольска от Николая и внучек стали чаще «проскакивать» в Крым. Почта работала, а у «цензоров» была смена политического «караула»…

17 ноября Мария Федоровна записала:
Я наконец-то получила письмо от моего любимого Ники из Тобольска, такое красивое и трогательное, что я едва не разрыдалась. Оно пришло почтой, это просто непостижимо. В адресе вычеркнуты все титулы, зато добавлено – «Романовой». Тем самым они, по-видимому, надеются нанести мне оскорбление. Нас они по возможности унижают во всем. Ну и пусть, меня это не волнует, лишь бы письма приходили. Снова был с визитом ушной врач Мерьямсон, который привез газеты. Англичане одержали большую победу при Камбре и заняли Иерусалим. Такие вот крупные события происходят в мире, но проходят мимо нас стороной, словно бы нам они безразличны».
 
Николай Александрович с сыном заготавливают дрова в Тобольске

В своем ответном письме сыну в Тобольск мать пыталась найти слова, чтобы его утешить, но Николаю, надо полагать, больно было читать строки, написанные знакомым беглым почерком вдовствующей императрицы:
«Ты знаешь, что мои мысли и молитвы никогда не оставляют тебя, - я думаю о тебе день и ночь, и иногда так болит сердце, что я не верю, что вынесу это далее. Но Бог милостив, Он даст нам силы для этого ужасного испытания. (…) Хорошо уже то, что вы все здоровы и живете вместе и с удобствами (на счет «удобств» Николай Александрович, вероятно, несколько прихвастнул, чтобы не расстраивать матушку – дом, отведенный для его семьи в Тобольске, был в таком запущенном состоянии, что бывшего императора с семьей неделю держали на борту парохода, прежде, чем мало-мальски приспособили для жизни место их заточения. – Е.Х.) Уже прошел год с того дня, когда ты с Алексеем приезжал повидать меня в Киев. Кто бы мог представить себе все то, что ожидает нас, и то, что мы должны будем пережить. В это нельзя поверить. Я живу только воспоминаниями о счастливом прошлом и пытаюсь, насколько возможно, забыть настоящий кошмар».

* В это время в Крыму появились листовки с призывами к восстановлению монархии, за подписью некоего Центрального Комитета общества «Вперед за царя и святую Русь!»

]http://eho-2013.livejournal.com/349153.html[/url]