«больше понтов – меньше существа»
Встреча с народным артистом России Николаем Караченцовым состоялась в Большом театральном зале Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов 16 января 2001 года. А 40 дней назад замечательного артиста не стало. Предлагаю читателям «ЛГ» фрагменты большого разговора с Николаем Петровичем Караченцовым, который отвечал не только на мои ректорские вопросы, но и на вопросы наших студентов.
– Насколько вы с Высоцким разминулись в школе-студии МХАТ?
– Мы разминулись лет на восемь, наверное. Но тогда школа-студия притягивала выпускников довольно долго. Я помню, как Володя Высоцкий, которого никто ещё не знал, приходил со своим товарищем Жорой Арутюняном; они сидели на лестничной клетке и пели.
Прошло много лет, я виделся с Володей в разных компаниях. Я считал, что его песни мог петь только он сам, хотя исполнял несколько его песен. А потом помню: я стоял в коридоре телестудии в «Останкино», и кто-то вдруг воткнул мне палец меж рёбер. Я повернулся, Володя мне тут же рассказал какой-то смешной анекдот и убежал. Он побежал на озвучивание картины «Место встречи изменить нельзя», а я – на озвучивание «Приключений Электроника». Когда вышел фильм «Место встречи изменить нельзя», мне жена говорила: «Позвони, роскошная работа, мы так редко слышим о себе хорошее, как он здорово снялся!» Раз позвонил – его не застал, два – не застал, а потом его не стало... Так он и не услышал ещё одно доброе слово, которое, может быть, ему было важно.
Высоцкий стал знаком поколения, знаком эпохи, и этот стержень связывает его с нами. Я очень горжусь, что у меня есть свой Высоцкий.
– Школа-студия МХАТ – это школа классического российского театра, из которой выходит Высоцкий, приходит к Любимову в совершенно другой, поэтический театр, может быть, продолжающий традиции Мейерхольда. Из неё же выходит Караченцов, который становится одной из основных фигур у Захарова и тоже делает совсем другой театр. Как мхатовская студия приводит к другой театральной традиции?
– Спор может быть только по терминологии, потому что традиции одни и те же. Допустим, несмотря на то что жанр спектакля «Юнона и Авось» – рок-опера, изначально он построен по системе Станиславского, и роль строится по этим же законам.
Весь «Современник» лучшей поры – это мхатовская школа. Есть замечательные представители мхатовской школы, которые ходят или ходили по сцене БДТ. Это Татьяна Доронина или Олег Басилашвили. И тут дело даже не только в нашей школе, вся российская школа великая, ещё от Щепкина.
Как-то при мне двое стали спорить: один утверждал, что мы отстали от американцев в развитии кино и театрального искусства, а другой говорит: «Назови 10 лучших актёров американского театра и кино». Где-то восьмым-девятым был уже Шварценеггер или Ван Дамм, или Сильвестр Сталлоне, которые уже «стоят в стороне» от истинно глубинной правды человеческого духа психологического театра. «А у нас, – говорит, – только один «Современник» или театр имени Вахтангова чего стоят!» От Михаила Ульянова до Юрия Яковлева. Что за актриса Юлия Борисова, что за актёр был Гриценко! А МХАТ – Качалов, Москвин и сегодняшний Андрей Мягков... Какие актёры! А вы говорите: «Америка».
– Кого вы считаете своим учителем?
– Жизнь – мой учитель, но в этой жизни мы выбираем, и ещё, видимо, звезда светит. Мой учитель – моя мама, мой учитель – школа-студия МХАТ, мой учитель – Марк Захаров, и моим учителем может быть случайный прохожий на улице. Даже неудачная встреча с человеком, который вызвал у меня отрицательные эмоции, может стать для меня школой, если разобраться, что и почему произошло. Умение выбирать, абсорбировать, выискивать в потоке жизни события, которые могут быть для тебя школой, я думаю, нужно воспитывать каждому. Я пытаюсь это делать.
– Вам под силу самые разноплановые роли. Что вам ближе: драма, комедия, фарс?
– Я понимаю, что это невозможно, но я буду всю жизнь стремиться к тому, чтобы уметь на сцене делать всё. Одно это стремление будет стимулировать меня заниматься разными делами. Для меня нет понятий «амплуа» или «жанр», есть понятия «хорошая роль» или «плохая роль». Хорошая – это значит интересная. Что значит интересная? Это масштабный, необычный характер, яркая индивидуальность, сложные внутренние переживания. Когда мне предложили сниматься в «Собаке на сене», я решил отказаться, потому что в это время только начал наконец-то сниматься в кино и играть мужественных, лихих, положительных, спортивных героев. А тут полуидиот. Зачем? Будут думать, что я такой, и подсовывать потом такие же роли. Теперь я понимаю, как неумно бы поступил, если бы отказался; какой это был блестящий повод попробовать себя в характерной, гротесковой роли. Это был подарок, хвататься надо. Я рад, что картину любят, часто повторяют по телевидению. Любая роль – от глубокой, большой, трагедийной до фарсовой, гротесковой – для актёра всегда должна быть интересна.
– Скажите, что вы чувствуете, выходя в зал к зрителю? Продолжаете ли вы волноваться?
– Как только это волнение исчезнет, надо уходить из дела. Волнуюсь всегда.
– «Наша жизнь – театр, а люди в ней – актёры». Актёрская деятельность для вас – это работа или жизнь?
– Актёрская деятельность – это то, чем я живу. Но тут ещё есть подвох в вопросе. Я могу повторить слова Марка Анатольевича Захарова: «Я боюсь, когда артист очень много шутит...» Хороший актёр себя экономит. Более того, чем он честнее профессионально, тем он искреннее в жизни. Хороший актёр не станет пользоваться своими наработанными на сцене приёмами, потому что тогда они будут девальвированы в театре. Говорят, великие комики – далеко не все шутники. Очень тяжёлым человеком был Чарли Чаплин, непросто в жизни было и с Аркадием Исааковичем Райкиным, но в то же время можно привести пример лучезарного Юрия Владимировича Никулина, с которым моё знакомство по телефону началось с анекдота. Я снимался с Андреем Мироновым, он не актёрствует, а просто очень остроумный человек, он фонтанирует, а если нет настроения, может весь вечер тихо просидеть в углу, не обращая на себя внимания, ничего не доказывая, не утверждая. Меня с детства во дворе учили, простите за жаргон: «Чем больше понтов, тем меньше существа». Меня ни разу эта теза не подводила.
– С кем вам интереснее всего работать?
– Мне повезло: я работаю в самом «звёздном» театре, самом снимающемся театре. У нас мощнейшая актёрская команда, в которой трудно назвать лидеров. Это не бег на длинные и короткие дистанции. Здесь нет голов, очков, секунд. У нас не бывает так, что если ты поднял 100 кг, а я – 105, то я сильнее. Неправда. Кто лучшая балерина: Уланова или Плисецкая? Чушь, такой вопрос не может быть поставлен. Каждая из них – это яркая, неповторимая индивидуальность. У нас в театре замечательные актёры, с каждым из них очень интересно работать, хотя, конечно, я не могу не отметить, что выходить на одну сцену и вместе работать с такой актрисой, как Инна Михайловна Чурикова, – это актёрское счастье. Не бывает похожих спектаклей, каждую секунду она предлагает какие-то новые загадочки. Если мне удаётся на них как-то ответить и задать ей свой вопросик, то иногда мы можем действительно куда-то в небеса улететь. При этом чувствуется, как это моментально ощущает зрительный зал.
Очень интересно работать с Сашей Калягиным – удивительный актёр, великолепный. Мне очень повезло в кино, я работал со Смоктуновским, Олегом Борисовым, Юрием Яковлевым. Какие партнерши были: и Марина Неёлова, и Женя Симонова… боюсь кого-то обидеть. Хотя, наверное, на первом месте Инна Чурикова.
– Николай Петрович, как вы относитесь к религии? Возникало ли у вас когда-нибудь желание называть своим богом театр, кино или искусство вообще?
– «Театр – мой бог» – эта фраза уже так избита… Я продукт своего времени, к счастью или несчастью – не знаю, и очень трудно иду к Господу Богу. Меня воспитали атеистом, я не верил ни в какие загробные миры, боялся даже подходить к церкви, мне казалось, что злые бабки меня там забьют. Мне не нравились запахи свеч, ладана. Поэтому я иду в церковь своим, окольным путём. На собственном несчастье я узнал некоторые удивительные обряды. Например, отпевание: в этот момент мудреешь, в тебя входит что-то новое, успокаивает, сбивает с истеричного восприятия ужаса. Я стал крёстным для некоторых, причём меня выбирали даже без моего согласия – оказывается, так можно. Я чувствую, что теперь на мне лежит огромная ответственность за этих людей. Я могу прийти в церковь помолчать, подумать. Я не знаю ни одной молитвы, но научился креститься. Мой Бог – это, наверное, что-то собирательное, вложенное в моё сердце в первую очередь мамой и жизнью. Моя задача – не предавать своего Бога, оставаться самим собой.
– В вашей жизни было много разных ролей. А есть ли роль, которую вы всегда хотели и мечтали сыграть, но это вам пока не удалось?
– Никогда не отвечу на этот вопрос. Вот сейчас скажу, а мне её не дадут. Или, предположим, назову роль, мне её дадут, а я её плохо сыграю – значит, многие будут говорить: «Он об этом помечтал, а лучше бы ничего не говорил». Если есть мечта, пусть она будет во мне, её не надо трепать. Когда сыграю, скажу: «Вот, я об этом мечтал».
– Считаете ли вы, что достигли в жизни всего, чего хотели?
– Далеко нет.
Александр Запесоцкий,
член-корреспондент РАН