Бывают странные сближенья

Мой Эйхенбаум – это детство Лермонтова. Зачитанная до дыр книжка из школьной библиотеки с одноимённым названием. Школа была на Невском. Во дворе – заколоченный католический храм со слепыми витражами, ржавыми засовами, битыми фонарями и почерневшими статуями Петра и Павла. Хозяином двора жакта был извозчик, старый вояка-инвалид Отечественной войны, которого все звали Арсеньич. Своего лохматого тягача он содержал в храме вместе с дворницкой утварью, колёсами, сеном, всем прочим; был глуховат, плохо видел, разговаривал сам с собой, летом и зимой ходил в смятой офицерской фуражке с красной звездой и был моим другом: мы оба любили читать. Вернее, я читал ему вслух всё, что брал в библиотеке, а он мудро, по-своему – комментировал.

«До одиннадцати часов ночи тело Лермонтова лежало на том же месте, – голос мой срывался, я чуть не плакал, – разразился такой ливень с грозой, что извозчики отказывались ехать. Наконец, нашли извозчика. Тело уложили на дроги и повезли домой».

Это была последняя страница детской книжки Б.М. Эйхенбаума «Лермонтов». Мой друг очень сильно переживал за поэта и за его трагическую дуэль. Он снимал и надевал свою фуражку, заглядывал мне через плечо: «Эйх-ма, сколько-то мы пушечек перетаскали на лошадях и из болот, и по песочку, а тут Лермонтова, поэта, поручика, почти-что-Пушкина, и – оставили лежать! Одного... Эйх-ма, Евгений!»

Тут пошёл сильный дождь, храм посмурнел, со статуй потекли грязные струи… И это «почти-что-Пушкина», и – ржавая звёздочка на фуражке, и грустная морда лошади рядом и телега, и мой Арсеньич, и шум дождя – всё совершенно замечательно обернулось живой страницей «из жизни и смерти поэта» в Петербурге, вблизи Мойки,12, и «Пушкинского Дома» на Стрелке Васильевского острова... И сам Эйхенбаум – автор «Лермонтова», словно был тут же, в досадующем шёпоте моего друга: «Эйх-ма, Эйх-ма»... Бывают странные сближенья!