Пролетая над пропастью во ржи

«Да, стоит только умереть, они тебя сразу же упрячут!.. Ещё будут приходить по воскресеньям, класть тебе цветы на живот. Вот тоже чушь собачья! На кой чёрт мертвецу цветы?..» Конечно, упрячут! И по воскресеньям будут приходить! И обязательно – цветы на живот! Как бы Сэлинджер ни хотел остаться в одиночестве. Хотя при жизни это ему удалось настолько, насколько возможно… Джером Дэвид Сэлинджер прожил долгую жизнь, разделив её на две половины.

Первая половина была довольно типична для его поколения. Растерянного, потерянного, не верующего ни в Бога, ни в чёрта. Он участвовал в открытии Второго фронта в Европе и освобождении Парижа, видел гибель сотен своих товарищей. Война, кровь, война… Он не хотел это вспоминать. И рассказывать. Ни в жизни, ни в творчестве. Он ненавидел нацизм. И, как многие, надеялся, что после войны… как хорошо(!)… наступит мир!.. Война закончилась. Мир наступил. Но принёс лишь разочарование. Его культовый роман «Над пропастью во ржи» стал ошеломляющим событием. Точное попадание в насквозь лживый мир. Одурманенный лицемерными политиками и дельцами. Обескровленный пошлым искусством… Книгу тогда запретили в нескольких странах. И в штатах самих Штатов. За депрессивность и употребление бранной лексики. Хотя при чём тут депрессивность… Это – социальный роман. Смелый и антибуржуазный. Разоблачающий и американскую демократию, и американскую мечту о демократии.

В СССР критика и читатели приняли его восторженно. Хотя тогда мы и не предполагали, что когда-то роман станет для нас настолько современным. И настолько правдивым…

Это произведение возмущало многих не только социальной резкостью. Оно было написано по-особенному! По-особенному гениально. Не поддавалось анализу и не имело аналогов. Понять, как Сэлинджер написал роман, – невозможно. А вот о чём – более чем понятно. Он словно пролил на бумагу своё разочарование жизнью. И успокоился. И, возможно, тогда – вместе со своим героем – осознал: настоящую свободу в этом несвободном мире может дать только одиночество.

Во вторую половину жизни он стал затворником. И добровольно отгородился от мира. Он выбрал то, что ещё можно по-настоящему любить, то, что молчаливо, бесконечно и вечно. Он хлопнул перед жизнью дверью. В тот самый момент, когда жизнь распахнула все двери перед ним. Вдалеке виднелась благополучная судьба писателя с мировым именем… Он ногой пнул эту судьбу. Захлопнул дверь и повернул ключ.

Можно сказать, что он ненавидел жизнь. А может, он любил её так сильно, что возненавидел. Потому что хотел видеть её совершенной. Чего не бывает… И он так понятен в этой ненависти! Ворчливый, недовольный – и всё же романтик... Можно сказать, что он всё в жизни категорично отрицал. А может, просто принимать было нечего?.. И он так понятен в этом отрицании!..

Сэлинджер остался в огромном поле, во ржи. А мы так и стоим на краю пропасти, не зная, что делать дальше. То ли повернуть назад, туда, где жили они, настоящие? То ли упасть? Потому что падать всегда легче, чем удержаться. Особенно когда уже некому удержать… А где-то вдали уже звонит и звонит колокол.