Выдающийся чужой
Вертикаль власти пронзила литературу. Звания, классы, ранги, степени, чины – для госслужащих предусмотрена разветвлённая система сортировки и поощрения. Служители муз не исключение.
И на ретроспекцию нашёлся ранжир, который «то вознесёт высоко», то «в бездну бросит без следа». Отодвинутые на второй, третий и далее план имена, затёртые фамилии, оттеснённые от программы-минимум, рейтингов и новомодных онлайн-курсов а-ля «Вся русская поэзия в 10 стихах», вызывают или ироничное «хах», или подступающее слезами «ах». Броские, звучные звания вроде «наше всё» врезаются в память, но и отрезают её. Ассоциативный ряд съёживается до навязанных частотой (но не чистотой) употребления ассоциативных пар: поэт – Пушкин, писатель – Толстой (в 2021-м – «в порядке исключения для поощрения» – Достоевский), драматург – Чехов, год – юбилейный. И то ли «третьего не дано», то ли «ненужное вычеркнуть».
Так стоит ли удивляться, что по последнему опросу ВЦИОМ в десятку «самых великих поэтов мира» россияне включили... Л. Толстого и Ф. Достоевского? Время не щадит никого и, как человек порой теряет память, обирает великое наследие прошлого, обкрадывая тем самым и настоящее, и будущее. Забывчивость – не порок, беспамятство – хроническая болезнь, чреватая неблагоприятным исходом.
«Никто не обязан помнить всех второстепенных авторов», – скажет учитель литературы, натаскивающий учеников на ЕГЭ, как собак на зайца, пока сверху не придёт распоряжение о том, что того или иного классика «из подбора» перевели в первостепенные. Эдак не то что не «доживём до понедельника», культуру в прах разметаем, и никакая глубокая криоконсервация не спасёт. Культурный ранжир губителен, и не в том беда, что «аршин общий», а в том, кто измеряет: «Чины людьми даются, а люди могут обмануться», – писал один поэт-дипломат. Бесспорно, первостепенный. Но был и другой – считающийся (сочтённый) «второстепенным». В 1850 году Николай Некрасов в статье «Русские второстепенные поэты» среди многих выделил одного, назвав его «русским первостепенным поэтическим талантом». Но большинство помнит заголовок, а не статью, так и числится с тех пор Фёдор Иванович Тютчев «второстепенным», хотя и достиг степеней известных.
Не привычное чинопочитание страшит, а «чинопоСчитание» наших дней. На почивших, разделённых на великих и «всего-навсего выдающихся» литераторов (и не только) нашлась своя мерка. И это не мерило времени, но, судя по всему, секретный эталон или особые весы, на которых взвешивают те или иные личные дела и, как в случае с царём Валтасаром, «находят их лёгкими». Неужели ошибся «наше всё», вложив в уста своего персонажа: «Они любить умеют только мёртвых»? И этому разучились. В богатейшей русской культуре много достойных имён, но это не повод «оптимизировать» их количество. Не штамповка ведь, штучный товар. И пусть не режет глаз это коммерческое слово, «товар» – то, что участвует в свободном обмене памяти на впечатления, культурных свидетельств на гордость и патриотизм, красоты и духовности на эмоции и чувства сопричастности великой культуре. Это выгодный обмен, в котором обе стороны ничего не теряют, а лишь приумножают культурный капитал.
Вот и «первостепенный из второстепенных» Тютчев, чьё «Умом Россию не понять.» цитируется с высоких трибун от президента России до премьер-министра Японии, на уровне пониже словно бы не котируется. «Без Тютчева нельзя жить», – сказал Лев Толстой, не особо почитавший стихосложение. У него был свой пьедестал: «По моему мнению, Тютчев – первый поэт, потом Лермонтов, потом Пушкин. <.> Тютчев как лирик несравненно глубже Пушкина». «Гениальный, величавый и дитя-старик» – так отозвался Лев Николаевич о Фёдоре Ивановиче, и в этом оксюмороне отразилась вся жизнь поэта. Европейский славянофил, гражданин мира и великодержавник, чиновник и лирик, цензор и поэт, ироничный циник и вдохновенный созерцатель природы – сотканной из противоречий сложной натуры склонное к простой чёрно-белой дуальности общество ему не простило. К Тютчеву по сей день наблюдается насторожённое отношение. Мол, долго жил за границей, полной (романов в том числе) жизнью, был острым на язык, не обойдённым успехом и чинами (тайный советник), – не поэтическая, не неприкаянная биография. Воздавать у нас любят при жизни обойдённым, исстрадавшимся, мученикам. Но заслуженные запоздалые компенсации одним не должны влиять на поддержание памяти о других.
В Мюнхене, в Саду поэтов, памятник Тютчеву с эпитафией «Он служил России в Мюнхене как дипломат, а человечеству – как поэт и философ» соседствует с памятником Гейне. И для памятной доски на доме, где жил поэт, место тоже нашлось. В Овстуге, селе Брянской области, расположился мемориальный историко-литературный музей-заповедник Тютчева и памятник ему. Здесь вообще всё дышит поэзий и кропотливо и заботливо сохраняется память о нём. Не пыльно-музейная – живая, дышащая и одухотворяющая. Есть ещё тютчевский музей-заповедник в Мураново, где поэт не бывал, но имя его там живёт.
И столица не отстаёт. В Москве, в скверике в Армянском переулке, помнят о том, что в здешнем доме Тютчев провёл детство и юность. Об этом напоминает табличка и бюст поэта, а скоро Московский метрополитен пополнится новой, «Тютчевской» станцией. Москва в данном конкретном случае памятлива и щедра, а вот Санкт-Петербург, где поэт прожил почти тридцать лет, почему-то о нём не вспоминает. В Петербурге он служил, любил, писал стихи. Здесь родился его сын и похоронена возлюбленная. Здесь и он обрёл последний покой.
Скупая табличка чёрным по белому на Невском, 42, да могила на Новодевичьем – вот и всё, что помнит о нём город. Но живы пока люди, которые помнят больше. Среди них уникальная Ирина Савельевна Вербловская, в судьбе которой отразился «век минувший» – блокада, эвакуация, сиротство, лагерные мытарства жены «врага народа», реабилитация. Всю жизнь Ирина Савельевна работает экскурсоводом, проводником в историю и культуру великого и многострадального города. Её авторские экскурсии не вычитанные, но прожитые, и равнодушными не оставляют никого. Одна из них – «Тютчев в Петербурге» – прогулка, охватывающая почти весь город и Царское Село. Множество адресов, знаковых мест и воспоминаний хранит Петербург, по которому бродит тень поэта.
Его роман с городом оказался трагичен. Тогдашняя столица, которую он воспевал, – «Глядел я, стоя над Невой, / Как Исаака-великана / Во мгле морозного тумана / Светился купол золотой», – кажется, забыла его. Но Тютчев, которого справедливо называют пророком, предвидел и это:
Опять стою я над Невой,
И снова, как в былые годы,
Смотрю и я, как бы живой,
На эти дремлющие воды.
Нет искр в небесной синеве,
Всё стихло в бледном обаянье,
Лишь по задумчивой Неве
Струится лунное сиянье.
Во сне ль всё это снится мне,
Или гляжу я в самом деле,
На что при этой же луне
С тобой живые мы глядели?
В доме на Невском, 42, поэт прожил 18 лет. Здесь же написан его знаменитый и самый чувственный «Денисьевский цикл» и сакраментальное «Умом Россию не понять.», известное всему миру. Неужели не найдётся в культурной столице России места для бюста поэту, прославившему Отечество? Так ведь и место есть (аккурат на въезде к его родному дому), и бронзовый бюст готов (скульптор – А.И. Кобилинец, человек неслучайный, автор овстугского памятника поэту и целой серии скульптур, посвящённых ему). Общими усилиями любителей русской словесности, неравнодушных подвижников и меценатов всё готово для возвращения Фёдора Ивановича в буквальном смысле домой. Дело стало лишь за установкой бюста. За пресловутым разрешением, которое не спешит давать город. Может быть, надоумить некому, а может, повода ждут. Так ведь и он не за горами. В 2022-м исполнится 200 лет со дня начала дипломатической службы поэта, а в 2023-м – и самому Фёдору Ивановичу – 220 лет.
«Дайте Тютчеву стрекозу», – по-мандельштамовски может отшутиться город. Значит ли это, что по сей день над Тютчевым будет довлеть проклятье его фамилии – «tutci» – чужой, нездешний, иной? Ещё один чужак в Отечестве? Его последними словами были: «Я исчезаю, исчезаю!..» Неужели и они оказались пророческими и Тютчев исчезнет из культурной памяти города? Небольшой бюст – это даже не памятник, но памяти в нём отлито не меньше.
Живы страницы, крылатые фразы, рифмы, но стираются имена их авторов, лица, судьбы. Не поэту нужны эти посмертные почести, но нам, потомкам. И детям нашим. Бюсты, памятные знаки – это маяки, не дающие сбиться с пути, кануть в забытьё, растеряться и растерять себя в потоке. Ведь мы сотканы из прошлого, прочитанного, увиденного, прожитого. И нет у памяти ранжиров, ведь порой самое незначительное навсегда сопутствует нам, а нечто большое и значимое выветривается.
Много забытых литераторов, ушедших в небытие творцов, так пусть, «перебирая наши даты», Тютчев не пополнит их перечень. А то останется от поэта, а значит, и от культуры в целом недоуменное и разочарованное «тю».
Эмилия Деменцова