Боль и грусть – в надежде

Владимир Андреев. Повторение пройденного. – М.: Издательство ГИТИС, 2021. – 226 с.

Андреев умел читать стихи. Любил читать стихи, вернее, любил поэзию, со многими известными и даже выдающимися поэтами был знаком лично, а с некоторыми дружен. И читал – со смыслом, понимая и чувствуя каждое слово, и это понимание и эти чувства передавая слушающим. Стихи часто рождались среди разговора как продолжение мысли. Как говорится, без разгона, для разговаривавшего с Андреевым впервые – возможно, и не опознаваемые в первые секунды как стихи, поскольку Андреев умел – не теряя рифм, чувства и смысла – читать стихи без пафоса, почти буднично, как бы по пути.

При этом умел выбирать стихи, созвучные его собственным чувствам и мыслям. Свои стихи, своих поэтов. Пишу и слышу его голос – как посреди разговора, в продолжение мысли, доверительно говорит Владимир Алексеевич:

И начинает уставать вода.
И это означает близость снега.
Вода устала быть ручьями,
                        быть дождём,
По корню подниматься, падать с неба.
Вода устала петь, устала течь,
Сиять, струиться...

Это – Давид Самойлов, с которым Андреев дружил. А когда ему вручали театральную премию «За выдающийся вклад в театральное искусство», поднявшись на невысокую сцену, которую выстроили в фойе Большого театра, в продолжение мысли прочитал Бунина:

В пустом, сквозном чертоге сада
Иду, шумя сухой листвой:
Какая странная отрада
Былое попирать ногой!
Какая сладость всё, что прежде
Ценил так мало, вспоминать!
Какая боль и грусть – в надежде
Ещё одну весну узнать!

Начал как бы между прочим, от слова к слову набирая не пафос, нет, а то, что можно назвать, наверное, поэтической дистанцией. «Боль и грусть в надежде» – Андреев, читая, сумел вложить в эти слова смысл, который сам Бунин вряд ли понимал в 47 лет, когда написал это стихотворение. Мог предчувствовать. А Андреев читал их уже в зрелом возрасте, понимая каждое слово в этих так просто написанных четверостишиях.

А ещё Владимир Алексеевич удивлялся и радовался, а порой казалось, что хвастал, говоря, что на нынешнем курсе многие его студенты пишут стихи, и пишут серьёзно, по-настоящему. Студенты передавали ему свои подборки, и Андреев, понимающий толк в поэзии, любивший Бунина, Смелякова, Мартынова, Самойлова, знавший наизусть ещё многих и многих других великих и замечательных поэтов, но как высококультурный человек, обладавший широтой приятия, радовался каждому новому поэту в своей актёрской мастерской. Снова и снова: пишут стихи, и делают это серьёзно. Он требовал от студентов, чтобы они читали, чем больше, тем лучше, но радовался, когда узнавал, что и сами пишут – кто-то стихи, кто-то рассказы.

Сам – большой русский актёр, Андреев был выдающимся театральным педагогом, рядом с которым его ученикам учеников (а рядом с ним и я чувствовал себя его учеником, слушал его и впитывал его уроки) хотелось быть не только профессиональнее, но ещё и лучше. Он умел не только задавать планку – он умел её поднимать. Человеческому содержанию своих учеников он уделял, кажется, не меньше внимания, чем их профессиональным успехам, за которыми следил, высиживая по четыре – шесть часов их самостоятельные показы, экзамены по вокалу, сценическому движению. Умел давать советы, и стихи, которые хранила его память в избытке, тут часто приходили на помощь.

Эта книга задумывалась к юбилею Владимира Алексеевича, но ничего специально юбилейного в ней не предполагалось. К отбору материала Андреев относился с величайшей серьёзностью, звонил – как будто спрашивая совета, но, скорее всего, проверяя на собеседнике точность уже принятого решения. Я благодарен Владимиру Алексеевичу, что среди других он выбрал наш с ним разговор, состоявшийся много лет назад к одному из его юбилеев. Перечитал перед выходом книги. Хороший получился разговор, и Андреев в нём – настоящий, не скрывающий мыслей, симпатий, обид. Каким был.

Григорий Заславский