Клиросное воспитание

Для того, чтобы люди могли под песнопение молиться, нужно и самим певчим молиться во время пения, уверена регент Архиерейского хора Успенского кафедрального собора города Владимира матушка Татьяна Оганян. Этому она научилась у великого регента нашего времени архимандрита Матфея (Мормыля).

Когда служба идет в динамике, что называется, на едином порыве, сколько бы продолжительной она ни была – три, три с половиной часа, времени не замечаешь, настолько молитва завладевает вниманием человека. Но для того, чтобы люди могли под песнопение молиться, нужно и самим певчим молиться во время пения, уверена регент Архиерейского хора Успенского кафедрального собора города Владимира матушка Татьяна Оганян. Этому она научилась у великого регента нашего времени архимандрита Матфея (Мормыля).

 

Матушка Татьяна, расскажите немного о себе.

– Мы с сестрой росли в семье, сохранявшей благочестивые, патриархальные устои воспитания – можно сказать, родители жили по «Домострою». Отец был из священнического рода. Никогда никакого богохульства не позволялось, всегда все было строго, чинно. Но эта внешняя суровость была пропитана заботой и любовью. Я очень благодарна своим родителям за образование, за воспитание, за все то, что они в нас вкладывали.

Конечно, были и куличи на Пасху, и Рождество отмечали, но о Боге говорить с детьми в советское время было не принято. Папа был на руководящей должности, мама тоже работала. Естественно, крестили нас где-то тайно на квартире, отец даже долгое время не знал, что мы крещеные. Самым воцерковленным человеком была бабушка, которая регулярно ходила в храм, соблюдала посты. От нее я почерпнула много, хотя и была еще маленькая, но хорошо помню все эти моменты: как у нее горела лампадка, стояли иконы, как она по вечерам молилась. Я и сейчас ощущаю силу ее молитв.

Получается, Вы с детства были верующей?

– Да, конечно. Но глубокое осознание веры в Бога пришло позднее. Хотя с детства знала несколько молитв, которые перед экзаменами читала. Даже чудеса случались. Бывает, экзамен не успеваешь выучить, прочитаешь молитву святителю Николаю – и достаешь тот единственный билет, который знаешь. Мама всегда мне деньги на храм давала, и когда были какие-то трудности, я бежала в церковь свечки ставить.

Вся эта вера была еще на подсознании, она где-то зрела в глубине души. Ведь молодежь тогда росла в нецерковной среде, комсомольские работники устраивали вокруг храмов пикеты на Пасху. Мы как-то с подружками пошли ночью на крестный ход, так нас прогнали и потом еще стенгазету-молнию про это выпустили.

А как вы оказались на клиросе? Пришли в церковь работать как музыкант или же начали воцерковляться, и в храме пригодились ваши певческие данные?

– Скорее, первое. Шел 1988 год, самое начало церковного возрождения. Я жила тогда в городе Пушкино Московской области. Там был Никольский храм, который никогда не закрывался. Приехала я впервые туда на велосипеде, зашла в храм в бриджах и просто спросила: «Вам певчие нужны?» Меня сразу взяли на клирос. Это было как раз на Преображение Господне – так я встретила свой первый церковный праздник.

Первое время ходила на клирос с непокрытой головой, но мне никто мне не говорил: «Надень платок». Наверное, так Господь ограждал, я была очень уверена в себе, и не знаю, как бы на такие слова среагировала. В тот период мне довелось много концентрировать как скрипачке, я участвовала во всевозможных конкурсах, фестивалях, везде занимала первые места и чувствовала себя немножко звездой.

Мы, певчие, стояли на солее вокруг аналоя. Хор был довольно большой – собиралось по праздникам человек до пятнадцати. Помню, когда регент начинал на кого-то сердиться, то размахивал старым железным камертоном, и частенько мне попадало по рукам, потому что я стояла рядом и кончиками пальцев держалась за аналой. Он спохватывался, извинялся, а потом опять нечаянно бил по рукам. Но это так, мелочи.

Вообще же это были замечательные времена. На клиросе пел слаженный коллектив: певчие из капеллы Юрлова, солисты из Свешниковской капеллы – необыкновенные голоса, мастера своего дела, причем все верующие. Они приняли меня с любовью, я была самая молоденькая – мне только двадцать исполнилось. Если что-то спрашивала, то очень мягко объясняли, если замечания делали, то тоже щадяще, вежливо, чтобы не обидеть, хотя, в основном, без замечаний обходилось. Я тогда еще не причащалась, даже на полиелее не помазывалась, смотрела на происходящее на службе как бы издалека, со стороны.

А когда же началось активное воцерковление?

– Мы пели вечерню в Прощеное воскресенье перед Великим постом. Там звучит Великий прокимен «Не отврати лица Твоего от отрока Твоего», который поется четыре с половиной раза. Первый раз мы пропели, и, пока диакон говорил, я почувствовала, что у меня комок подкатывает к горлу, и я начинаю все видеть в каком-то другом свете, мне становится неловко от того, что я стою без платка. На глаза наворачиваются слезы от какого-то покаянного состояния. Третью строчку прокимна я еле допела – уже хлюпала носом. Потом побежала, нашла у кого-то косынку, надела на голову, а когда священник читал коленопреклоненные молитвы на пост, я уже просто заливалась слезами. Передо мной тогда будто мир перевернулся, все стало понятно, словно пелена спала. И вот с того Великого поста мы стали поститься и воцерковляться.

Получается, в 1988 году на Преображение я пришла на клирос, а через полгода, перед Великим постом со мной произошло вот такое чудо. Тропарь «Преобразился еси на горе, Христе Боже…» я выучила сразу наизусть, хотя для меня там много было всего непонятного. «… якоже можаху» – кто такие можаху? Я даже однажды к священнику подошла: «Батюшка, объясните мне вот такие слова». И он терпеливо объяснял.

Как удается урегулировать на клиросе проблемы человеческих взаимоотношений?

– Пройдя через сложный процесс собственного воцерковления, через бесценный опыт пения на клиросе в качестве простой певчей, начинаешь понимать и других. Многие ропщут: «Вот, люди заходят в храм, они что – не понимают то-то и то-то?» Да, люди просто не понимают, потому что им это еще не дано, не открыто. Одно дело, когда тебе многое вкладывается с воспитанием от родителей и ты потом с течением жизни этим багажом пользуешься, его дорабатываешь. Допустим, мои дети выросли в церковной среде, для них это естественный порядок жизни. И совсем другой спрос с человека, который только переступил порог Церкви. Невозможно людям сразу все уяснить или, как сейчас есть тенденция, перевести всё на русский язык, чтобы было удобно разбираться в службе. Всё сразу не охватишь, хоть плакаты пиши. Нужно время, терпение, молитва. Вера может быть таким даром, таким приобретением, которое дается свыше.

Личный опыт духовного становления очень помогает, чтобы понять других. Вот, допустим, в хоре у меня есть люди совершенно разные – воцерковленные, невоцерковленные, с улицы, можно сказать…

А вы берете только профессионалов?

– Нет, конечно же, у нас половина певцов вообще и без музыкальной школы, самородки.

А сколько человек в Архиерейском хоре?

– Двадцать пять, вернее, двадцать семь даже. И, конечно, со всеми требуется терпение. Я от певчих не требую чего-то недостижимого. На спевках у нас идет, прежде всего, разбор смысла самого песнопения. Я объясняю, какие слова к чему относятся, где какие акценты ставить, но, главное, как молиться. Бывает, что-то учим-учим, потом я говорю: «Всё, отставляем ноты в сторону и просто молимся». Потому что когда душа начинает работать, то не требуется никаких дополнительных вокальных приспособлений. Я знаю не только на собственном примере, а и из рассказов других, что когда человек молится, ищет, работает для Господа, то и Господь ему идет навстречу: у человека начинают открываться глаза, проясняться разум, он многие вещи начинает осмысливать по-новому.

Сколько удивительных разных судеб прошло передо мной… Никогда нельзя на человеке ставить крест, ни в коей мере нельзя. Нужно терпеть до последнего, пока он может принести хотя бы крупицу пользы. Пока есть какая-то надежда на его исправление, надо помогать ему. Это касается духовной жизни вообще, а не только пения. Надо терпеть людей и понимать, что это Господь нас испытывает. Пути Господни неисповедимы, никогда нельзя самому определять сущность бытия ближнего своего, судить кого-то. Просто надо жить, радоваться и отдавать другим всё, что у тебя есть.

Получается, церковное пение – это ваш способ спасения, тот путь, которым вы идете и другим можете показать…

– Наверное, да. Конечно, разные бывают случаи. Но я не могу вспомнить, чтобы кто-то равнодушным уходил или с озлоблением – все вспоминают про клирос с радостью, как и я вспоминаю свой первый хор.

Матушка Татьяна, а как-то поменялся репертуар с приходом на Владимирскую кафедру владыки Тихона? Ведь, как помнится, покойный митрополит Евлогий любил простые песнопения, монастырские напевы. А митрополит Тихон участвует в выборе произведений?

– Я очень благодарна владыке Тихону, что он принял наш Архиерейский хор как слаженный коллектив, у нас с ним сразу получился, так сказать, богослужебный диалог, и в выборе песнопений владыка полностью полагается на мое усмотрение. Конечно, я переживала, что могут возникнуть какие-то сложности, ведь мы более двадцати лет пели при владыке Евлогии. Начинала я сперва на клиросе в Богородице-Рождественском монастыре, потом пела в храме Михаила Архангела на Студеной горе, и затем уже пришла в Успенский собор. В период становления хора владыка Евлогий был для нас и учитель, и наставник, и воспитатель. Поэтому когда пришел митрополит Тихон, я очень переживала – все-таки другая динамика богослужения, немного другой темп. Помню, после первой архиерейской службы митрополит Тихон нас приободрил: «Молодцы, спели без ошибок», и это как-то сразу разрядило обстановку.

Конечно, стараемся выбирать оптимальные произведения, чтобы не смещать на себя акценты, не нарушать молитву. Ведь главное происходит в алтаре, а мы сопровождающая часть богослужения: надо учитывать, где нужно немного протянуть, где, наоборот, не задержать, где вовремя вступить. Всё это очень важные нюансы по ходу службы, причем у каждого из архиереев своя манера служения.

Кого Вы считаете своим наставником, примером настоящего регента?

– Непревзойденным учителем был архимандрит Матфей (Мормыль). Однажды со своим хором они пели с нами антифонно праздничную службу в Успенском соборе. Это был, если можно так сказать, открытый урок, как нужно молиться, как чувствовать ритм богослужения, как вступать и заканчивать на едином дыхании с алтарем. Потом была еще возможность с отцом Матфеем и поговорить, что-то свое спросить. Служба так и должна проходить – на едином порыве, чтобы не было ненужных пауз, чтобы все было на дыхании. Когда служба идет в динамике, на едином порыве, сколько бы ни была по длительности – три, три с половиной часа, времени не замечаешь, настолько молитва завладевает вниманием человека. Для того, чтобы люди могли под песнопение молиться, нужно и самим певчим, и регенту молиться во время пения! А иначе как?

Помню, мне одна регент пафосно заявила: «Мы можем исполнить Херувимскую». Но что значит «исполнить»? Это же не концерт, а служба, нужно не исполнять, а молитвенно петь! А тут вступление, кульминация, окончание: «Мало ли, что священники уже из алтаря вышли – постоят, подождут, нам еще пять тактов допеть надо!» Такое отношение говорит об отсутствии духовной культуры, это должно быть недопустимым на службе; но, к сожалению, не везде этому учат.

В конце марта проводилось прослушивание и набор юных певчих в младший состав Архиерейского хора. Как зародилась идея его организовать?

– Эта мысль зреет у меня очень давно. Нужно растить на смену новое поколение церковных певчих, вкладывать в детей свои опыт и знания. Грош нам цена, если мы так проживем и не принесем никакого плода: сами поём, процветаем, а уйдем отсюда и ничего после себя не оставим. Обучение детей, конечно, очень сложная задача. Мне бы хотелось, чтобы этот хор был радостный и светлый, чтобы дети пели в хоре с удовольствием и понимали, Кому они поют, что они поют.

Много детей набрали?

– Сорок два человека. И еще звонят: «И нас прослушайте, и мы хотим». Думаю, что к общему собранию в августе это количество еще увеличится. Беру пока всех желающих. Я почти у каждого ребенка спросила, сам ли он хочет в церковный хор или родители его заставляют.

А какой возраст юных певчих?

– С восьми лет и без ограничений. Старшей девочке шестнадцать. Посмотрим, может, потом кого-то с хорошими данными будем и в основной состав включать. Нам тоже нужны новые кадры. Мы-то старой гвардией держимся, а молодежь очень сложно удержать.

Как это будет называться – певческая школа, курсы?

– Школа-то вряд ли, аккредитацию мы не будем проходить. Я думаю, что не надо так усложнять жизнь и себе и другим. Может, это просто будет кружок детского хорового пения.

Конечно, сорок два человека – это большой хор. Такой хор выставлять сразу на службу не имеет смысла. Думаю, что поделим на два, человек по двадцать, и они будут с нами попеременно по воскресеньям петь левым хором. Сначала потихонечку – допустим, малые ектении. Но всё должно быть слаженно, выдержано в стиле. Потому что иногда бывает, что зазвучит где-то в храме на службе словно, простите, мяуканье из угла. И потом мне умилительно объясняют, мол, это у нас детский хор. Но почему все должны такое терпеть? Если детское пение, то оно должно быть хоть на каком-то определенном уровне, а если этого нет, то ни у детей не будет благоговения, ни прихожане не смогут молиться. Пусть дети так дома поют, учатся, а в храме должен быть уже другой уровень, другие требования.

Задумок и планов много, не знаю, как оно все получится, но пробовать надо. Единственное, что я сразу обговаривала с детьми – они должны знать нотную грамоту, соответственно, нужно хотя бы начальное музыкальное образование, чтобы не тратить время на объяснение азов. Поэтому тем родителям, чьи дети еще не учатся в музыкальной школе, я настоятельно предлагала туда поступить. Без этого никак не обойтись.

У нас будет хоровое пение и хоровое сольфеджио. Мы собираемся беседовать о песнопениях и учить детей понимать службу.

Для меня в отношении пения главное – качество, поэтому работа предстоит большая. Архиерейский хор – это не некий престиж, а именно духовное воспитание, обучение настоящему благоговейному церковному пению, правильному восприятию богослужений. И я надеюсь, что со временем вся эта молодежь пополнит ряды певчих в нашему хоре, и на клиросах наших приходских храмов.

Получается, Вы готовите целую новую плеяду клирошан?

– Дай Бог! Это возможно только молитвами всех наших Владимирских святых. Поэтому мне хочется, чтобы детский хор учился петь в динамике вместе с нами: дышать, вступать, подхватывать, чувствовать ритм службы. И есть еще одна задача: чтобы дети полюбили клиросное, церковное пение, чтобы они без этого не могли жить.

Нашему Архиерейскому хору уже 23 года. За это время через клирос прошло очень много молодых ребят, которые пели еще студентами, потом отучились, разъехались в разные города. Но я всех помню, со всеми поддерживаю связь, периодически созваниваемся. И практически все они ходят в храм и продолжают петь. Я спрашиваю: «А где ты?» – «Ой, я сейчас пою там-то, уже не могу без этого жить». Вот это и есть самая главная награда: ты слышишь, что не зря потрудился, что человек, прошедший через твой хор, не может жить без церковного пения! Чего еще желать? Ну а дальше, как говорится, на все воля Божия. Но моя задача как руководителя выполнена.

Публикация газеты «Свет веры»