«Обиду я перерос»: ветеран Афгана о талибах, боях с «Черным аистом» и последствиях падения Кабула

ФАН разыскал одного из ветеранов боевых действий в Афганистане и вместе с ним попытался понять, как он смотрит на ситуацию в этой стране сегодня.

В последние дни тема Афганистана не уходит с экранов ТВ и из новостных лент. Аналитики и эксперты прогнозируют развитие событий, строят сотни версий и предположений, однако практически никто из них не возвращается к советско-афганской войне 1979-89 годов. ФАН разыскал одного из ветеранов боевых действий в Афганистане и вместе с ним попытался понять, за что сражались молодые тогда ребята, как они смотрят на ситуацию в этой стране сегодня и кто такие талибы («Талибан» — террористическая организация, запрещенная в РФ).

Наш собеседник Андрей Кирьянов проходил срочную службу в 1986-88 годах в составе 350 парашютно-десантного полка, после войны сохранил дружеские отношения с коренными жителями Афганистана и его представителями в России. Он рассказал корреспонденту ФАН о «белых тюрбанах» и их обычаях.

— Андрей, сегодня все только и говорят об Афганистане, ты принимал участие в боевых действиях 30 лет назад, имеют ли сегодняшние талибы какое-то отношение к тем боевикам, с которыми сражались вы?

— Когда в 80-е годы шла война, «Талибан» был простой партией трудового народа. Нечто схожее с оппозицией для того правительства. С ними никто не воевал, воевали с моджахедами, которых тренировали в Пакистане американские, французские и китайские инструкторы. «Талибан» набрал силу после вывода из страны нашего контингента. Его основную часть составляли пуштуны, да и сейчас ничего не поменялось.

— Кто это такие? Я не раз слышал выражение пуштуны-сунниты, но, даже читая информацию о них, разобраться было непросто.

— Как такового понятия «афганец», в особенности как национальности, нет. Там куча племен, масса народов. Даже в одном народе могут быть разные воюющие между собой кланы. Это феодальная страна, которая погрязла в местных распрях за воду, за деревья, за ущелья. Также понятие кровной мести, которое продолжается из века в век, все еще сохранилось. И ни американцы, ни англичане ни при чем. Это их национальные, скажем так, особенности и обычаи. Пуштуны — одно из крупных племен, относящихся к языковой семье пушту. В Афганистане два языка, причем основной — Дари, встречается в столице и ее окрестностях, на нем говорят афганские таджики, хазарейцы и другие этнические группы. Пушту можно встретить в стороне Пакистана и Ирана, причем он имеет массу своих диалектов.

Почему мы слышим сейчас о противостоянии с Панджшером, где таджики в основном. Пуштуны и в советские времена были независимые. С ними старались аккуратненько, путем подкупа, торговли, потому что они кочевые племена и не привязаны ни к чему. С ними трудно бороться и трудно отследить их перемещение по родовым землям, поэтому с ними в основном мир поддерживали.

Как таковой «Талибан» был, но это была просто партия. Можно предположить, что их поддерживали, продавали оружие, а когда шурави ушли, борьба за власть активизировалась. Кстати, у них всегда была борьба за власть. И они просто воспользовались моментом.

Была постсоветская власть с ориентиром на социализм, как бы на цивилизованный Ислам и фундаментализм, построенный на Пуштунвали — их кодекс чести. Это похоже на Адаты (свод законов и традиций у мусульманских народов. — Прим. ФАН) кавказских горцев. Все слышали о таком: пришел к тебе гость, ты ему обеспечиваешь гостеприимство. Но это все настолько глубоко в древности, что в Афганистане все наложилось друг на друга, и получился некий фундаментальный Ислам, где-то с оттенком агрессии. Поэтому в нужный момент талибы вышли и захватили власть.

Но опять же, как таковой рабочей партией он был только при СССР, как только советские войска ушли, многие талибы переметнулись к исламским ценностям. Они давили на традиционный Ислам и так далее, и это, на мой взгляд, серьезный фактор.

— В чем заключается его серьезность?

— За счет этого было видно финансирование всем исламским миром. В частности, саудитами. Десятину платили многие, так как талибы были борцы за веру. Каждый считал правильным внести свой вклад, чтобы помочь этим людям, и все это разрасталось. А потом каким-то образом гипертрофировалось в уродливого монстра, еще до 11 сентября, когда эти шариатские суды начались. Но это неизбежно. Всегда были перегибы, во время любой гражданской войны, чего стоит посмотреть на 1917 год. Также и у них.

— Андрей, за время пребывания в Афганистане тебе, наверное, не раз приходилось общаться с местными, какие остались впечатления?

— Безусловно общались, но тогда я не особо разбирался в племенах. Были памятки воинам интернационалистам, как себя вести, что можно, что нельзя. В Кабуле, где был пункт постоянной дислокации, было много цивилизованных людей. Тогда по-русски, кстати, многие хорошо разговаривали. Афганцы впитывали новые культуры, как дети. Это же древняя страна, обособленная. Сначала матерные слова, потом обычные, затем уже появлялся интерес к русской культуре, одежде и так далее. Но в принципе городские сильно отличались от тех, кого мы встречали на боевых операциях в диких местах. Те совершенно другие люди, они жили родовыми устоями и были малоконтактными, но не агрессивными.

Афганистан вообще очень бедная страна. Деревьев мало, земли мало. У них террасное земледелие, и понятие «богач» там особенное. Однако за деньги продается все. Необходимо понять, что это, во-первых, восточные люди, а во-вторых, — бедные. Но с ними всегда можно найти общий язык. Но это не исключало того, что днем он с тобой торгуется и меняется, а ночью будет в тебя стрелять. Это никак не расходится с их моральными принципами, у них это в порядке вещей.

— А почему так происходило? На твой взгляд, с чем это связано?

— Я-то попал на последние года, за девять лет накопилось злости к русским, кровная месть и прочее. И какими бы мы ни были хорошими, мы все равно для них были что-то типа захватчиков. В любом случае, как бы ты ни старался, а кому-то все равно, да перешел дорогу. И опять-таки там весь блок НАТО работал. Там пропаганда антисоветская была очень серьезная. Их покупали просто, даже те, кто служил в афганской армии, могли продать любые сведения. Ну как сказать, они вроде взрослые люди, а сами как дети. Могли нелогично поступить с точки зрения нашего цивилизованного общества. Нам недоступен их менталитет.

— Андрей, ты упомянул боевые действия, какая из операций, в которой ты принял участие, запомнилась больше всего? Было ли страшно?

— Запомнилось все. Был в Кабуле, Джелалабаде, Хосте, Газни, Кандагаре, в различных ущельях. Каждую операцию я помню. Страшно было только вначале, так как ты даже не знал, чего бояться, а любая неизвестность страшит. Страшно, когда люди гибнут рядом, о своей смерти не особо думал, мы же до последнего верим, что будем вечно жить, а когда видишь, как при тебе на минах подрываются, да, страшно. И я всегда ходил по камням. Прыгал с камня на камень, очень боялся мин. Какая-то плохая карма была, на лепестки я раза три за все время чуть не наткнулся.

— Лепестки это что? Разновидность мин какая-то?

— Да, это такие пластиковые мины, которые наши сбрасывали. Они должны через какое-то время самоликвидироваться, но некоторые так и оставались лежать. Их очень трудно различить в пыли, и я несколько раз на них натыкался. Один раз вообще на нас их прямо высыпали по ошибке координатора. Убить не убьет, но из строя выведет. Может ступню оторвать, а врачи сделают все остальное.

Там ведь как, особо крутой медицины не было, и медики очень боялись гангрены. Поэтому, если оторвало ступню, отрежут ногу по колено, оторвало по колено, отрежут выше. Очень жарко там, особенно летом, и моментально бактерии. Казалось иногда, что сам климат против нас. Фаланги, скорпионы, ядовитые змеи, вся вода заразная. Попьешь сырую воду, и у тебя «афганский букетик» — тиф, амебиаз и гепатит в одном флаконе. Можно было и малярию поймать. Поэтому в боевых условиях мы всегда использовали сухое горючее или таблетки Пантоцид, иногда воду сбрасывали, а в пунктах дислокации пили только чай или кипяченую воду.

— И тем не менее я знаю, что ты в составе своей группы принимал участие в боях против отряда «Черный аист», можно сказать, что это самое тяжелое испытание за годы службы?

— Да. Это было два месяца без передышки. Это была провинция Хост. Горы там не безжизненные, они с лесами. У духов был танковый батальон. Но это были арабские наемники, по крайней мере, мы их так называли, не знаю название батальона боевиков, Джелаль Эд-Дин, по-моему, был полевым командиром. И получается, что наш Сакундав перевал, а с той стороны стоял 56 ДШБ и погранский 345, а наш полк стоял с этой стороны перевала и пока там разминировали, думал, что нахрапом возьмем. Там только месяц разминировали, потому что хотели обрушить сам перевал. Все было набито взрывчаткой. А пока саперы работали, управление полка на высшей точке, потом разведрота и первая рота или третья, я уже не помню. Как раз на них этот «аист» и нарвался. Получилось, что по масштабам, наверное, даже с Панджшерской операцией не сравнить. Потому что там 90% было армейского личного состава задействовано, во всяком случае, ВДВ 90% задействовано точно. Оставлены только караульные подразделения. У нас было 50% молодых, не обстрелянных, которые только две недели назад с Союза прилетели. Ну, соответственно, это сказалось на подготовке и получилось, что они нарвались на эту роту, и только моего призыва пулеметчик принял весь удар на себя. А наступали не моджахеды, это были спецы. Они по свистку ложились, по свистку шли в атаку, тактика у них была отработана. Если те наступали, как бесформенная масса — кто куда хотел, тот туда и стрелял — у этих все было конкретно. Из наших 15 человек выбыли из строя.

А пулеметчик который молодых прикрывал, ему пуля в рот прямо попала, ударила в позвоночник и отскочила в живот. И мы пока спустились, сначала разведка вступила в бой, мы отогнали их. И когда пулеметчика грузили, он еще живой был и в вертолете уже умер.

Молодых, конечно, полегло очень много, я даже не знаю, сколько точно. Они беспорядочно в хаосе начали бегать. Если бы не наш пулеметчик, может и вообще прорвали бы оборону. Это были сложные дни. Как раз операция «Магистраль» и прославленная 9-я рота, но у них-то потерь было намного меньше, чем у нас. На нас наступали духи с танками и вертушками, которые привозили оружие и инструкторов. Там такая была стянута мощь, что даже наше командование подобломалось.

— Сегодня, глядя на ситуацию в Афганистане, не возникают ли противоречивые чувства? Нет ли вопроса, за что воевали?

— Это такой философский вопрос. Обиду я давно перерос. Жизнь продолжается и обида, не в том, за что или за кого мы воевали, просто когда я вернулся сюда, я увидел, что людям все равно на то, что у тебя гибли друзья. Им все равно, через что ты прошел. Они были такие же, как сейчас, и каждый ковырялся в своей кормушке, с мыслями «лишь бы не меня». А вопросов, за что воевали, как не было, так и нет. За что люди воюют? За жизнь, за мир, за хорошее будущее, за справедливость, за счастье на земле.

— Как ты думаешь, чего нам ждать в ближайшее время от «Талибана»? Не будет ли обострения в Таджикистане и других приграничных территориях?

— Необходимо признать, что физическую силу они имеют. Часть страны, даже те сопротивления, которые сейчас там разворачиваются, скорее всего, все равно останутся за талибами. Весьма вероятно, что будут провокации, но в первую очередь талибы, по моему мнению, будут чистить свою территорию, объединенную собственной идеей. Когда они окрепнут, могут и провоцировать. Но на мой взгляд, нужно опасаться афганских беженцев. Никто не сможет отличить мирного человека от резидента или боевика. А под видом беженцев во многие страны могут проникнуть массы таких людей, и это приведет в итоге к печальным последствиям.

— Андрей, как сегодня проходит твоя жизнь? Чем ты занимаешься?

— Я живу обычной жизнью, путешествую по Кавказу, пытаюсь осознать действительность и реальность. Готовлю к выходу книгу с условным названием «Рикошет». В нее вошли мои воспоминания об афганской войне и различные истории. Лет восемь назад я начал записывать истории, и их набралось на целую книгу.

Сначала хотели издать в Астрахани, но потом не срослось, и сейчас фонд ветеранов спец. подразделений помогают мне. Ведут переговоры с издательством «Черная сотня», которое недавно выпустило двухтомник «Чечня». Моя книга далека от политики и газетных стереотипов, это, скажем так, мое личное. Это мой Афганистан. Ведь ты можешь уехать с войны, но война из тебя не уйдет.