Обо всем, что касается Чебоксар

Я, скорее всего, должен искать другие площадки, чтобы обвинять современность в ненамеренном диктате, но мне никогда в жизни не приходило в голову, где можно мерцать своими онтологическими причудами. Конечно, я как–то осознал свое бытие во сне в кромешной пустоте, в границах какого–то мысленного лабиринта, из которого я удачно вырвался, но все что я увидел после этого, было еще дальше от того места, где я мог бы этим поделиться. Поэтому делюсь здесь.

Будучи ребенком, когда в меня только–только подселился концепт столичности, я начал испытывать дикие комплексы — преимущественно из–за того, что жил совсем не в той столице, которой хотел. Моя столица была столицей бывшей автономии, учрежденной незадолго после образования СССР из лоскутов Казанской и Симбирской губерний — Ленин посчитал, что обособленным народам лучше жить на обособленных территориях — то же коснулось и Чувашии (хоть чувашей на карте в ней было как пены в стакане).

Я всегда считал ее недодуманной, недоношенной. Республика без письменности, если только не считать за ту арабо–татарскую вязь на надгробиях, которой не преминули воспользоваться — и как — символически. Единичные катехетические азбуки — десятилетия спустя после смерти Пушкина. Окончательная азбука из 37 букв сформирована к 1949 году, последняя добавленная буква — ё. Центр города — который даже не успел разрастись — затоплен к концу застоя ради ГЭС, которая теперь даже не работает на своих проектных мощностях. В придачу к нему — все марийские леса.

Здесь нет мостов через Волгу (чтобы попасть на другой берег, нужно сделать крюк в 40 километров), нет трамваев (о метро мечтать запрещено даже во снах), а проспекта только два — Ленина и Московский — вру, три — есть еще Яковлева, в честь родителя той самой письменности — снова вру, их вообще девять! — но это простительно, когда почти каждый в четыре полосы шириной. Из двух именитых уроженцев оба эмигрировали и довольно пространственно: первый — в анекдоты, второй — в космос.

Естественно, что в таком запущенном состоянии осознания своей эфемерной сущности мои психоаналитические тупики начали всячески выискивать пути самоуничтожения. Я начал допытываться до упоминаний своего города в литературе. Успехов было немного. Про этот город писали только те, кто никогда не оказался бы здесь по своей воле.

Надежда Яковлевна Мандельштам, к примеру, преподававшая в местном пединституте некоторое оттепельное время английский, черкала Анне Ахматовой следующее: «…весь в оврагах, горах и глине. Грязь осенью страшная. Вдоль улиц в центре деревянные лестницы — тротуары. Дикая старина. Я еще по такому не ходила».

В другом письме, к ней же: «Самый фантастический город–деревня на свете. Грязь доисторическая. Мою хозяйку и ровесницу дворник носил на руках в школу — пройти нельзя было. Сейчас кое–где есть мостовые, а горы из скользкой глины всюду. Таких оврагов я нигде не видела, а в детстве я хотела знать, что такое овраг. Чувашки очень серьезные, без улыбки, как армянки». Помимо прочего, выяснилось, что один нерадивый студент, которого Мандельштам завалила на экзамене, грозился ее убить. Деревянное общежитие, в котором она жила, пару лет после заселения снесли. Надежда Яковлевна уехала.

Я тоже пытался уехать. Я думал, что могу быть нужен кому–то. Что могу рисовать для московской компании концепт–арты, что могу писать интересные тексты. Я вернулся в Чебоксары на кресле №37. Приятель не смог меня приютить, а в местной компании при попытке устроиться на неоплачиваемый испытательный мне отказали без объяснения причин. Все это всегда было окружено глумливым эзотерическим мороком, что я бросил пытаться. Единственное, что я могу сделать здесь, это сходить в кафе на месте бывшего барака и объявить, что некогда где–то здесь жила Надежда Яковлевна Мандельштам. И я это уже сделал.

Павел Нерлер. «Посмотрим, кто кого переупрямит…»
Надежда Яковлена Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах.

Без ума от числа 37, а на штрихкоде оно встречается дважды.

Написал n1nep9up на uncommon.d3.ru / комментировать