Московское харакири
26 февраля 1929 года газета «Вечерняя Москва» опубликовала заметку под броским заголовком «“Подвиги” капитана Коянаги». Ничего подобного в советской печати ещё не было. И до конца СССРа не будет. Случай абсолютно уникальный и единственный. Уникальность казуса в том, что дипломатическая кухня (а тем более — нижнее бельё) никогда не выносится на общественное обозрение. Посему имеет смысл привести небольшой текст целиком.
Та самая заметка.
"В доме № 44 по Новинском бульвару, жильцы, обитающие по соседству с кв. 22, не имеют покоя от постоянных пьяных оргий и дебошей, устраиваемых в своей квартире (квартира 22) японцем Кисабуро Коянаги, капитаном 1–го ранга, состоящим морским атташе японского посольства. Эти дикие оргии, сопровождающиеся побоищами, делают соседство с таким жильцом не выносимым.
3 февраля капитан Коянаги устроил на этой квартире очередной вечер, на который пригласил советских граждан, в том числе и женщин.
“Прием” на этот раз закончился грандиозным скандалом и побоищем, учиненным Коянаги. Особенно сильно пострадавшей от гостеприимства “знатного иностранца”, оказалась советская гражданка, — его же учительница русского языка, отклонившая упорное приставание храброго капитана, и не пожелавшая удовлетворить его прихоть. Оскорбленный неудачей, капитан Коянаги, в пылу страсти, тут же за столом запустил в учительницу столовым ножом. Обезумевшая и окровавленная женщина бросилась бежать, а атташе Коянаги вдогонку ей начал бросать со стола посуду и т.п. В коридор за женщиной полетели даже стулья и прочая мебель, с грохотом разбиваясь о стены и пол… В передней квартиры этот “дипломатический” вечер закончился общей свалкой гостей.
Следовало бы указать подобным дипломатам, что хулиганство у нас преследуется по закону.
Почему не вмешается в это дело милиция или Наркоминдел, чтобы, наконец, положить предел этим оргиям и дать возможность спокойно отдыхать трудящимся названного дома".
Дом Хлебопродукта на Новинском бульваре.
Где находился этот дом, сказать весьма затруднительно, потому что нынче чётная сторона Новинского бульвара заканчивается домом 28, хотя когда–то последним числился номер 46, то ли 54 — москвичи меня поправят. С большой вероятностью речь идёт о конструктивистской постройке середины 20–х годов Ивана Ивановича Рерберга: "Одной из работ Рерберга в этот период была частичная переработка проекта и завершение законсервированного с 1915 г. строительства пятиэтажного жилого дома Хлебопродукта на Новинском бульваре (здание не сохранилось)".
Борис Маркус (крайний справа в нижнем ряду), 1944.
Внимательный читатель может задаться вопросом — как так получилось, что "нехорошая квартирка" оказалась в одном доме с советскими трудящими? Почему зловредные буржуйские дипломаты не обретаются в каком–нибудь отдельном посольстве/консульстве? Задавались им и современники. Из воспоминаний архитектора Бориса Сергеевича Маркуса: "Представляете, около крайнего подъезда красовалась маленькая табличка. Белая с красным кругом в центре и расходящимися во все стороны лучами. А в круге было написано: “Военный атташе Японии”. Я не очень точно знал, что такое “военный атташе”, тем более японский. Мне объяснили, что это значит шпион. Как же это так? Шпион, и так запросто, даже с вывеской живет у нас под боком. Этого я просто не понимал. Меня успокоили: это, мол, официальный шпион при посольстве".
На самом деле, на вопрос есть ответ: "...ОГПУ специально тормозило решение жилищного вопроса для иностранных специалистов, создавая идеальные условия для их попадания в «медовую ловушку»..." Под "медовой ловушкой" разумеются женщины. И чаще всего ими были — тут газета внезапно не соврала — учительницы русского языка, все как одна сотрудницы контрразведки (штатные или внештатные — не имеет значения).
Капитан Кисабуро Коянаги (крайний слева), 1927.
Пора нам познакомиться с главным героем. Вот он — первый слева. В этом фото прекрасно всё: и парад–алле иноземных атташей, и усы Будённого, которые невозможно заблюрить даже на большом расстоянии, и рубленный в обло зиккурат (мавзолей перестанет быть деревянным именно в 1929 году). С данной фотографии для меня и началось знакомство с достойным потомком самураев.
Японское посольство на Большой Никитской, 42.
Итак... "Капитан 1–го ранга Кисабуро Коянаги... родилися в 1886 году. Он с блеском окончил в 1914 году Высшую военно–морскую академию Императорского флота. Впервые побывал в России в период Гражданской войны. В 1927 году вернулся — уже в качестве военно–морского атташе в Москве. Квартира 22 в угловом доме 44 по Новинскому бульвару служила не только его жильем, это, собственно, и был военно–морской атташат Японии. В отличие от атташата военного, располагавшегося вместе с посольством на Большой Никитской, 42". На тот момент — улица носила имя Герцена, а сам дом (с пристройками) когда–то являлся городской усадьбой Александра Василича Суворова.
Продолжим. С момента появления в Москве Кисабуро, как и все сколь–нибудь важные японцы, тут же попал в поле интереса "коновода". Коноводом на Лубянке именовали за глаза Романа Николаевича Кима (Ким Ки Рьон), поскольку он курировал дев, которые под филологическим предлогом пытались залезть в постели и в сейфы к японцам. Кличка произошла от слова "конь" — так девы называли японцев, потому что первое слово, которое им нужно было выучить, — "конничива" (здравствуйте). Логично — конь ничего себе.
Роман Николаевич Ким. Середина 1930–х.
Соблазнить сынов Ямато было несложно. И дело не только в том, что нестарым ещё мужчинам не хватало женской ласки, — у них вообще был катастрофически ограниченный круг общения. В идеале японцев пытались вербовать, шантажируя разоблачением интимных подробностей. Если объект на вербовку не шёл, можно было попробовать напоить (а пили дипломаты охотно — ибо скучно), царапнуть ключики от сейфа и сфотографировать секретную документацию. Последним коновод занимался лично. Но если ничего не получалось — оставалось публично скомпрометировать героя, чтобы правительство островного императора отозвало негодного сотрудника и прислало другого, более податливого.
Кисабуро оказался крепким орешком. Только через два года его удалось как следует накачать спиртуозом, но он очнулся в самый неподходящий момент и увидел, как советская гейша тягает из его кармана связку ключей. Вследствие чего и произошёл шумный инцидент, после которого ОГПУ поставило на капитане крест и сделало ставку (в первый и последний раз) на публичную компрометацию.
Кусунгобу — ритуальный меч для сэппуку.
Но дальше стряслась несообразная жопа: "Коянаги немедленно написал рапорт о случившемся в Токио... По непонятным причинам... адмиралы из Генерального штаба Императорского флота тянули с ответом. Не исключено, что они делали это специально, давая тем самым понять Коянаги, что теперь он сам должен решить вопрос о собственной виновности и степени её искупления. Во всяком случае, капитан расценил это именно так и, прождав месяц, совершил харакири".
Ота Какумин (справа, естественно), 1904.
Оказия вышла донельзя скандальная, но не в том смысле, как задумывалось на Лубянке. Мало того, что последнего самурая пришлось хоронить на Донском кладбище в присутствии коллег–дипломатов из других стран, скандальный шлейф растянулся ещё и во времени: "Два года спустя — в 1931 году — Москву посетил буддийский священник Ота Какумин, который провёл в офисе военно–морского атташе Японии поминальную службу..."
Но во всей этой истории присутствует загадка, над которой бьются российские и японские историки. Дело в том, что пьянка и/или бытовуха — ещё недостаточное основание для сэппуку, ибо норма жизни: "Чтобы понять это, достаточно вспомнить хотя бы шокирующее временами поведение Зорге примерно в те же годы и в не менее пуританской Японии". Загадочной также выглядит слишком долгая задержка с ответом на рапорт со стороны токийского генералитета. Что–то тут не так...
М.П. Любимов и его подозрительно точный «Декамерон».
Потенциальная отгадка нашлась, как ни странно, в беллетристике. Изданный в 1998 году роман «Декамерон шпионов» за авторством Михаила Петровича Любимова имеет чудесный сюжет вербовки русским чекистом японского разведчика. Пройдя через все стандартные итерации (подкуп, женщины) и обломавшись, чекист заходит с козырей — алкоголь плюс фото:
"...аккуратно, стараясь не шуметь, снял со стены фото императора. Поставил на ляжку спящего Ясуо, осторожно дотронулся до худосочного, вызывающего жалость фаллоса, деловито взял его двумя пальцами и водрузил прямо на грудь императору, стараясь не заслонить его бесстрастное лицо... Булкин отодвинулся на метр и сделал несколько снимков с разных сторон, крупным и очень крупным планом..."
Хирохито (он же — Сёва), император Японии с 1926 по 1989 год. Снимок 1932 года.
И заканчивается новелла тем же самым — харакири. Совпадение? Можно было бы поверить и в совпадение, если бы не одно но: Михаил Любимов — полковник внешней разведки в отставке. И свои истории он не столько выдумывал, сколько вспоминал. Не обязательно из личной практики — в профессиональной среде особо выдающиеся анекдоты на актуальные темы распространяются быстро. А положить член на императора — это по–нашему, по–бразильски. Ну, да — операция провалилась, столкнувшись с бусидо (кодексом самурая), зато есть что вспомнить и друзей полакомить под рюмочку.
P.S. Конечно, хотелось бы поподробней рассказать про русско–корейского синоби (то же, что и ниндзя, только круче) Романа Кима, непосредственно виновного с самоубийстве капитана Коянаги. Ведь Роман Николаич тоже ушёл в литераторы под конец жизни. Более того, именно он подарил Штирлица молодому Юлиану Семёнову, а также стал крёстным отцом (в писательском смысле) для братьев Стругацких. Вспомним: старший (Аркадий) занимался тем же самым — переводами с японского для разведки и контрразведки. В общем, Ким — супермен почище Бонда. Джеймса Бонда. Но это уже совсем другая история...
Написал hovan на story.d3.ru / комментировать